Маленькая девочка любит винкс и лепит из пластилина чёрных лошадей и синих человечков. А я бегу по обледенелому городу, по скользкому городскому снегу в летней обуви, и мёрзлый асфальт липнет к подошвам, пронзая жгучей стужей пальцы торопливых ног. Мне нужно успеть в это огромное монументальное здание грязно-белого мрамора, похожее на капитолий. У здания несколько входов, но мне нужно попасть в тот, что ведёт на нижние уровни, в подвал. Широкая витая лестница шершавого желтоватого камня, липкие заляпанные кровью ступени ведут вниз. Обходя скопившиеся и густеющие брусничным сиропом лужицы крови, я спускаюсь к тяжёлым тёмного дерева дверям, толкаю их и вхожу в туманный золотистым рассеянным светом хрустальных бра холл. Меня встречает группа людей и они смотрят на меня цепкими и холодными змеиными взглядами, и смотрят, как на заклинателя змей, которого не понимают, не терпят, но вынуждены слушаться и считаться, потому что у него есть что-то, без чего они - ничто. Эта кучка влиятельных и известных блестящих особ; холёные увядающие шеи дам увиты нитями тяжёлого перезрелого, как и они сами, жемчуга. Чопорные господа вздёргивают выбритые до синеватого блеска подбородки и настороженно-враждебно поворачивают головы, пока я прохожу по коридору мимо них. Мне не по себе, но внутри поёт некий победный восторг, когда я сажусь в скрипучее кожаное кресло напротив стола сухонького улыбчивого старичка в просторном и холодном кабинете. Он предложил мне работу, от которой я не смог отказаться, открывающая мои ранее скрытые возможности. Я смотрел на открывшуюся на стене полупрозрачную неоново-синюю голограмму схемы и видел какие-то тайные знаки, проясняющее в моей голове неведомую опасную информацию, она невидимыми нитями соединила уголки моих глаз со зрачками господ из холла. Теперь я должен был улыбаться только губами, глаза мои сделались обездвиженными и застывшими, как у рептилии. Мы все были связанны этими кобальтовыми нитями. За стеной девочка просыпается в истеричных рыданиях и кричит, она не понимает объявшего её разморённое хлипкое молочнокожее тельце душного кошмара, она ещё не знает тех образов, которые в детстве трансформируются в пауков и мышей, чтоб детский мозг хотя бы примерно мог оценить и смочь очертить границы провала в небытие. Теперь я на возвышенности под бледным серым небом, беременным убегающими в горизонт тучами. Изрезанная расщелинами каменистая земля обрывается узкими провалами к побережью, где в самом низу серито щипит прибойная пена. Позади меня стоит группа людей, я с ними, но я не чувствую с ними общности, они мне чужие. И всё, что меня сейчас занимает, это закат. Пытаюсь ловить глазами стремительно скрывающееся в чернеющий горизонт красный апельсин солнца, горизонт залитый багровыми сполохами, густо-оранжевыми и синильными пятнами рваных прозрачных облачков, они вьются змейками вокруг пылающего шара, шипя и тая. Пытаюсь фотографировать эту мистерию телефоном, забираясь на что-то вроде кургана, не успеваю, но на экране вижу, как на той стороне залива на узкой косе ревёт лесной пожар. Звука я не слышу, но по тому, как пьяно и безудержно гибельно раскачиваются стонущие ели, я понимаю масштаб бедствия: словно в свистящий костёр кинули горстку соломы. Но до пожара далеко, сейчас всё, что мне нужно, это поймать закатное солнце, и я забираюсь выше. «Фиолетовый, фолет..фиолет..фиолетов..тов..тов..фиолетов...фиолетовый». Палец девочки упрямо давит на кнопочку электронной азбуки, я завариваю чёрный крепкий чай, кидаю в него пару верхних листиков черной смородины и иду на улицу, на лавочку смотреть на реальный закат, помазавший верхушких дубов в роще золотисто-розовой глазурью.