Аварийную рубаху
прячет в радужный подол
и с размаху, как на плаху,
камнем падает на стол.
Что, кургузая, не сладко
втуне век свой коротать?
Угодив ко мне в тетрадку,
на судьбу не смей роптать.
Смерть придет – тебя не спросит,
звякнет вьюшкою и всю
красоту, как травку, скосит
самолетную твою.
Срежет стройные подкрылки,
выпьет соки с алых губ,
у подножия бутылки
бросит твой иссохший труп.
И никто уже, старуха,
не задаст тебе вопрос:
«Здравствуй, Муха-цокотуха,
как леталось, как спалось?»
Сколь ни силься, из дуршлага
не напьешься, и вообще –
позаботимся о благе,
о насущном, о душе.
Встретим час свой невозбранно,
вздорной песенкой звеня,
я – склонившись над стаканом,
ты – над ухом у меня.
И пускай не смел летать я,
только ползал на краю,
мы с тобою, Муха, братья,
дай-ка я тебе налью
за борзую
за беспечность
насекомую твою…
В отрезвляющую вечность
плыть сподручней во хмелю!