на грани растревоженного слуха
не слышится последнее "прости",
и продолжает обречённо бухать
комок мясной за прутьями кости.
изрезана стихийным мастихином
поверхность пропылённого холста,
и город шепчет что-то про стихи, но
выхватывает слово изо рта -
любое слово - ветер желтоглазый,
раскосый, несговорчивый степчак,
и всё труднее с каждым новым разом
с чего-то сокровенного начать.
с чего-то не затёртого в лавчонках
портовых беззастенчивых менял.
и рвётся, натянувшись, перепонка
на волю выпуская из меня:
двенадцать снов цветущего Содома,
эдемский ненадкусанный сюжет
и голос бога - жалкий и бездомный -
поскольку и души в помине нет.