Почему о тебе стало думаться чаще, тёзка,
что ты хочешь сказать настойчиво из-за края?
Заработал, поди, у небесных зрителей «оскар»
за нахальный кураж, без копейки с судьбой играя? –
завсегдатай приёмных с портретами и коврами,
бесподобный ловец двух и более зайцев сетью,
безответственный исполнитель работ авральных,
мастер спорта в перешибании обуха плетью.
Упредить ли желаешь подкравшуюся угрозу?
Помнишь, как в декабре каком-то, носы повесив,
мы с занятий брели, деревянные от мороза,
как Вийон и Корбо в одной подзабытой пьесе?
Наши куртки на рыбьем меху пробирала стужа,
было семь рублей, а большой пирог стоил восемь.
Мне, пожалуй, что нет, а тебе бывало и хуже,
ты встряхнулся первым и бросил зиме: «прорвёмся»!
Прорывались, и в мае, разнеженные, с зевками,
в опустевшем лектории вечером пить затеяв,
обсуждали, с трудом ворочая языками,
то подруг, то причины падения Византии.
Позже ссорились, колких реплик уже не помню.
Я как практик в твоих глазах ничего не стоил.
Я не знал, что буду затянут первопрестольной,
ты не знал, что из курса всего, в двадцать семь неполных
на итоговый гос самым первым пойдёшь в пятёрке.
Ради старого братства, насмешник мой, друг мой ситный,
намекни, простота голубиная или тёртость
там сегодня в цене. Что поставили? Что спросили?