За то, как они терпят, когда бьют,
Пусть наказания порой не заслужили.
За то, что никогда не засмеют,
Но разорвут врага до сухожилий.
За то, что не оставят ни клочка
Живого на проклятом, вражьем теле,
За то, что не осудят с кондачка,
За то, что спят в полглаза, еле-еле.
За то, что не бояться боли, как
Все присные ему и дорогие,
Что не сникают перед шайками макак,
И что не предадут, пока живые.
Во сне он умер. Ожил чёрным псом,
Лохматым, с трёхдюймовыми клыками,
С тяжёлой челюстью, способной гнуть и лом,
С охрипшим голосом и крепкими ногами.
Он жил на улице, спал в узкой конуре,
Подвальной комнаты заброшенного дома,
Когда ж он появлялся во дворе,
Узнать его не мог никто знакомый.
Однажды он попался на глаза,
Когда-то им любимой секретарши,
Косясь на пса, испуганно дрожа,
Она протопала, ускорив шаг свой, дальше.
Он, если честно, был изрядно огорчён,
Что ночью каверзной, туманной, ночью лунной,
В коротком сне он был навек всего лишён
Так безоглядно, безвозвратно, так бездумно.
Ему хотелось стать ребёнком средь детей,
Или хотя бы вольным волком в дружной стае,
Иль прожить заново, хотя б один из прежних дней.
Во сне он гневно выл и очень нервно лаял…