Я остался совсем один – ни сестер, ни братьев.
Я не выжил бы той зимой – превратился в тень,
Но какой-то чудной старик, вероятно, спятив,
Приносил мне еду – немного, но каждый день.
Я не верил ему тогда, и сейчас не верю,
Я рычал, когда он тянулся ко мне рукой –
Расскажите другим о любви человека к зверю! –
И старик бормотал поспешно: «Гляди какой!»
Но репейник замучил, чертов сухой репейник!
Я катался по снегу – справиться с ним не мог.
Он мне вычесал шерсть… и вдруг нацепил ошейник!
Я рванулся, да поздно – щелкнул тугой замок.
Старику не простив коварства такого рода,
Я ушел от него, не тронув еду в лотке.
Только в горло с тех пор вгрызается несвобода
И дышать не дает при каждом моем глотке.
…Я был занят, и тех двоих не заметил сразу –
Я обгладывал кость, которую где-то спер,
Но внезапно меня кольнули четыре глаза
И четыре ствола, нацеленных мне в упор.
Я смотрел, не мигая, в бездну стволов ружейных –
Хоть и глупая жизнь, да жалко терять ее!
Но один произнес: «Гляди, у него ошейник,
Развели, понимаешь!» – и вниз опустил ружье.