– А, вот и наша Леночка, наша куколка, наша Дюймовочка, – тихо, почти неслышно
протянул Виталик. Инночка изумленно оглянулась. Рядом и впрямь проплывала Леночка. Её тоненькая хрупкая фигурка как бы таяла на фоне громоздких бугристых мускулов партнёра. Этого парня с поросшей волосами бычьей шеей и массивным лбом Инночка не знала.
– Кто он, борец, что ли?
– Скажешь тоже, борец, – Виталик болезненно поморщился, – громила какой-нибудь. И где она их находит...
Инночка сочувственно вздохнула. Леночка очень нравилась Виталику. В походе ещё она раздразнила его неудержимое мужское желание, а сама упорхнула в поисках кого-то другого, больше ей подходящего. А на долю Инночки достались тягучие Виталиковые исповеди из ещё доленкиной жизни и безрадостное топтание с ним по танцплощадке - Ленку-то она заменить никак не могла...
Лена, Ленка, Леночка... Инночка познакомилась с ней на Кубани. "10 дней на Кубани и 10 в Геленджике! Это просто счастье!" – вспомнила она восторженную накрашенную даму из турбюро и улыбнулась, – "Я и не думала, что сумею вообще что-то найти в такое время!". "А не будет холодно, и потом, девочка всё же одна?", – осторожно спросил папа. “Что Вы, она же взрослая! А холодно... Где сейчас тепло? Конец сентября. Но на Кавказе, знаете, это бархатный сезон. Пусть, разумеется, возьмёт с собой что-нибудь потеплее. Зато осенью там удивительно красиво!"
На Кубани, действительно, было красиво. Неправдоподобно красиво: маленькие деревянные домики турбазы; лимонное сияние леса; яркая, как на старинных эмалях, синева холодного неба. И скука тоже была неправдоподобная. Никаких мероприятий по случаю закрытия сезона не проводилось: одна краеведческая экскурсия за 10 дней. Среди отдыхающих почему-то преобладали шахтёры. На танцплощадку, правда, каждый вечер слетались местные парни со всей округи. Мускулистые, рослые, возбуждённые близкой и лёгкой доступностью женщин, улыбались они друг другу понимающе-одобрительно и выхватывали дам посмазливее. Да и сами дамы, неустроенные, одинокие, изнурённые серой годичной рутиной, жадно пытались урвать хоть кусочек от яркой, насыщенной чувственностью жизни. Даже Инночку поначалу захлестнуло этим лихорадочным любовным азартом. Но сюжетные линии её курортных романов обрывались обычно на стадии, в которой местные ромео видели их завязку. Дальше припухших от поцелуев губ и лёгкого тисканья дело не шло, как бы поздно ни возвращалась девушка к своему заледеневшему в лунном свете домику. Весь этот горячечный пыл полунощных бдений и слезливый драматизм мужских исповедей с расчетливым упором на женскую жалость приелся Инночке довольно скоро. Она буквально с ума сходила от вынужденного ничегонеделания, когда появилась Ленка.
Нет, не Лена, не Леночка, а именно Ленка, – так она сама представилась при первой встрече. И короткое, задиристое это имя удивительно шло к её ладной, маленькой, как у воробья, фигурке и несмолкающему восторженному чириканью. Изложив, по традиции юных особ, сокровенные подробности собственных биографий и поохав над сходством любовных страданий и радостей, девушки тут же сдружились. Инночкина занудно-курортная жизнь неожиданно засверкала своими восхитительными, непривычными гранями. Появилось блаженное чувство неодинокости. Закружились густыми роями мужчины. А при переезде в Геленджик...
Да за один только поход в Красное ущелье в Ленку следовало влюбиться! И как только ей удалось о нём разведать и обеих их записать в готовые уже списки? – их-то смене поход вовсе не причитался! И пусть невелик был труд уломать разбитного, весёлого инструктора Димку, но самой-то Инночке это и в голову бы никогда не пришло. Да, с такою подружкой не пропадёшь и не заскучаешь.
Не одному только Виталику кружила голову непредсказуемо гремучая смесь сентиментальной Ленкиной наивности и ненасытного авантюризма. И ревность его вполне оправдана, да только она не по адресу. Не так-то легко обходятся Ленке её бесчисленные романтические истории. И часу ещё не прошло, как Инночка оставила её – несчастную, изломанную острым отчаянием, на неприбранной с самого утра постели. Разбухшие от слез губы кривила страдальческая гримаса, тонкий голосок дрожал и прерывался: "Ну почему, Инночка, почему, он не хочет меня понять?!"
Но, при всём своём болезненном сочувствии к подружке, Инночка невольно хмыкнула. Кто-кто, а хлыщеватый москвич Андрюша с его колкими глазами и холёными усиками превосходно Ленку понимал! И то, что она хочет быть "честной", и то, что он ей "безумно, просто безумно" нравится... Но какого же беса ему, общепризнанному столичному ловеласу, тратить своё драгоценное отпускное время на бесполезную возню с этой истеричной дурёхой, до сих пор лелеющей никому не нужную девственность! И что ему до жалких, наивно трогательных попыток Ленки взять реванш на танцплощадке, что - до мерцающей на разрумянившемся личике притворной восторженно-млеющей улыбки!
Задумавшись, Инночка машинально оттопталась с Виталиком ещё один танец и присела на узенькую каменную скамейку поблизости. "А чукча в чуме ждёт рассвета!", – привычно хрипел репродуктор, и так же привычно, не вслушиваясь, извивались в такт ритмичному хрипу чёрные силуэты танцующих.
– Инночка, пошли кормить лебедей! – над самым её ухом прозвенел возбуждённый Ленкин голос. – Каких лебедей? – осторожно поинтересовалась Инночка, в который раз удивляясь непредсказуемой гибкости настроений подруги. Ей не очень-то понравился горячий, тревожащий блеск Ленкиных глаз, всегда предвещающий их самые рискованные совместные приключения. И она – как всегда, безуспешно – попыталась противостоять Ленкиному безудержному напору целой серией разумных вопросов...
– Какое утром! – ответно заканючила Ленка, – ты же знаешь, что я уезжаю завтра! Мне утром вещи собирать... И знакомые на турбазах – всегда шапочные. А одного из них ты знаешь – помнишь, мы у Димки с ним знакомились? А хочешь, возьми Виталика... Ну Инночка, ну, пожалуйста... Озеро, лебеди, звёзды – когда я ещё такое увижу?! Ну, что страшно?! Я же рядом буду! А нет – я сама пойду! За меня одну тебе страшно не будет? Ну, подумай, решай сама!
Ленка растворилась в темноте, а Инночка задумалась. Предстоящее мероприятие ей инстинктивно не понравилось. Тащиться среди ночи черт-те куда, в полузнакомой компании, да и как потом разглядишь птиц в этакой чёрной, густой, как смола, темнотище?! Но Ленка потащится. С ней не совладаешь, особенно теперь, после облома с этим столичным хлыщом. Она на грани! Сама потащится и её потащит. А не утащит, – Инночке всё равно не спать. Ворочаться, нервничать, бегать в Ленкин корпус – вернулась та или нет, опять ворочаться... Кстати, а лебеди эти самые – не выдумка? Существуют ли они в реальности? Странно как-то, юг, Геленджик... За 10 дней она о них и не слышала. У кого бы спросить? Димка, он вроде местный, должен знать... Сходить, что ли, полюбопытствовать?
Димка был зол, как чёрт. То ли отъезд очередной любовницы оказался излишне болезненным, то ли магнитофон не чинился, но время для визита было выбрано неудачно.
– Лебеди? – ядовито поинтересовался он, раздраженно поведя на Инночку черным цыганским глазом. – Я, знаешь, по лебедям не мастер. И, мне, знаешь, всё равно, лебеди или утки по здешним озёрам шастают. Да, есть тут одна-две лужи... А оглашенной твоей я говорил уже, не пойду никуда! У меня, ёли-пали, смена, я работать должен... Транзистор положь на место! Положь на место, говорю! – в голосе его заклекотала с трудом сдерживаемая ярость. – Да фитюльку с проволочкой, дура-девка, что в руках крутишь! Что за манера хапать всё со стола без спросу! Тоже мне, гуси-лебеди!
Разговор с Виталиком тоже не получился.
– Не пойду, – зло буркнул он, обиженно сверкнув на Инночку очками, – Леночка, небось, меня не позвала. Чо я, непрошенный, попрусь? Свечку держать? И тебе там делать нечего. Не советую.
Инночка уж вовсе уверила себя, что бестолковое, ненужное приключение на этот раз обойдётся без неё, когда над турбазой зазвенел Ленкин зовущий голос: "Инна! Инночка!" И такая жалоба была в этом голосе, такая беспомощность, такая надежда на подругу… Всё, что в Инночке было материнского, встрепенулось при этом отчаянном зове, подняло и уже без рассуждений вытолкнуло её за ворота турбазы вдогонку чёрным силуэтам, исчезающим за поворотом узкой, залитой жидким фонарным светом улочки.
– Що, и Вы до нас, девушка?! – благодушно поприветствовал её недавний Ленкин кавалер – то ли борец, то ли громила. Инночке при взгляде на него стало немножко не по себе. – Разом, стало, будэмо птичок кормить!
– Инночка! – радостно встрепенулась Ленка. – Инночка! Как хорошо, что ты пришла! Знакомься – это Саша! И это – тоже Саша, правда, забавно? Они уже давно дружат, несколько лет, ещё с Афгана! Они говорят, что они у Димки нас вчера видели!
Второго Сашу Инночка, и впрямь, вчера приметила в общем потоке посетителей, захлёстывающем инструкторскую. Его худощавое лицо с летящими чёрными бровями можно было бы назвать симпатичным, если б не выдвинутый вперёд подбородок, придающий ему выражение неосознанной жестокости. Но главное, запоминался взгляд – напряженный, какой-то лихорадочно-горящий, сумрачный... Так смотреть мог, по мнению девушки, либо пророк, либо сумасшедший, но никак не праздно-отдыхающий, довольный жизнью курортник. Инночка даже припомнила своё мимолётное к нему любопытство, но сейчас она предпочла бы кого-то поординарнее.
Поворот следовал за поворотом, шаги гулко гремели в темноте, а Ленка всё сыпала и сыпала серебряными руладами. Инночка, загипнотизированная громадой южной ночи и нараставшим в ней страхом, почти не вслушивалась в Ленкину галиматью о новом знакомстве, но какая-то неосторожная фраза об их дурацком замысле всё же задела её всклокоченное сознание.
– Ленка, – зло произнесла она, внезапно останавливаясь, – Ленка, пошли спать! Какие, к черту, лебеди в такой темнотище?! Тут и по городу-то идти жутко... Окстись, пошли назад, на турбазу!
– Инночка! Что ж это ты, мы же говорили с тобой! – жалко затрепыхался Ленкин голосок. – Зачем ты так, мальчики обидятся! Я ж их еле уговорила...
– Вы, девушка, якщо не хотите с нами, то не надо, насильно не держим, – решительно подхватил быкообразный Ленкин "мальчик", – но у нас з Леночкою договорено вже! Не порушайте мероприятие! Идите соби баиньки, на турбазу... Що, заблудились? – сипловато засмеялся он, глядя, как Инночка испуганно озирается по сторонам. – Да ж не бойтеся Вы нас так! Не съедим! Пташок покормим, вернём вас в сохранности... Сашко! Що ж ты девушку не развлекаешь? Скучают они...
Сашко, до сих пор молчавший, как-то нерешительно подхватил Инночку под локоть и осторожно повлёк за собой.
– Вы, говорят, из Киева? – попробовал он завязать беседу. – Был я в Киеве. Собор у Вас там красивый, Владимирский называется. Хорошо там – поют, свечки горят. Сама-то там была?
Была ли она во Владимирском соборе? Инночка на минутку даже забыла о сжимавшем её страхе. Как она, коренная киевлянка, могла не побывать во Владимирском соборе, поныне действующем, с Васнецовской богоматерью над иконостасом, с Врубелевскими узорами на колоннах... Странно, скорее, было то, что повели туда этого приезжего парня. Слишком уж много в Киеве было действительно старинных, известных на весь мир церквей – и София, и Печерская Лавра. А во Владимирский ходили лишь местные – полюбоваться росписями, поглазеть на экзотическую красочную службу в нарушение негласному комсомольско-атеистическому запрету. Редкие гиды-энтузиасты, заводившие в него киевлян, не желающих бродить избитыми туристическими маршрутами, приглушенными голосами рассказывали довольно интересные истории о неканоническом решении Васнецовым центральной фигуры богоматери, и о Врубеле, мечтавшем писать фигуры святых, а не орнаменты...
– Да, интересно, – неопределённо хмыкнул её спутник, напряжённо ловивший каждое её слово, – а сама ты, часом, не верующая? Больно много знаешь...
– Почему сразу верующая? – удивилась Инночка. – Просто киевлянка. Грех свой город не знать. А вот Лена говорила, ты в Афгане был. Как там?
– Да никак. Жара, горы. Духи повсюду – не упасёшься. Ну, духи, – душманы, значит. Не интересно. Ты уж лучше ещё о церквах. Красиво у тебя получается...
О возвращении назад речи уже не шло – дорогу Инночка абсолютно не помнила, но от звуков собственного голоса страх немного рассеивался, приглушался. Инночка с головой бросилась в спасительные воды рассказа о любимых сердцу достопримечательностях: об Андреевском соборе, построенном Растрелли, о Кирилловской церкви, тем же Врубелем расписанной...
– Що, девушки, хотите на Геленджик сверху поглядеть? – прервал её внезапно сипловатый голос "Ленкиного" Саши. – Дывыся, Сашко, як красиво!
Они стояли на пригорке. Внизу дрожали, переливаясь, теплые пушистые шарики света, такие трогательные и бессильные в чернильной, стрекочущей цикадами, темноте, что Инночку вновь охватило острое чувство оторванности от жилья и беззащитности. Дальше шла она молча, не поддерживая жалких потуг спутника тянуть разговор, машинально кивая редким, его сбивчивым фразам, а глаза в ужасе шарили по обочине, по чернеющим обломкам каких-то сараев, по валяющейся арматуре. "Идеальная декорация для убийства" – подумала она в панике. Да и заросли терновника, вскоре сменившего стройку, ничуть ее не успокоили. Этот непроходимый колючий кустарник тянулся до самого подножия гор, довольно далёких - в походе их подбросили к ним на автобусе. Терновник в разных направлениях траншеями прорезали тропы – белые, неровные, с тонкой гипсовой пылью между камнями.
Ноги, одеревеневшие от страха и усталости, то и дело спотыкались, подворачивались на выбоинах. Путь казался измученной девушке бесконечным, озеро – каким-то мифическим, не существующим, и она даже обрадовалась внезапной острой боли от подвернувшейся ступни.
– Всё, – торжественно заявила она, растирая лодыжку, – я ногу вывихнула! Не пойду больше! Ступить не могу!
– Инночка, как же ты так, очень больно? – подлетев, засуетилась Ленка, – Сильный вывих? А лебеди как же?
– Обойдусь! Не дойти мне до них, видишь? Назад же ещё добираться! Давай посидим немного, нога отойдёт, и домой...
– Що ж сразу домой, – недовольно загудел ленкин кавалер, – що дома-то... Ножку подвернула, лышенько ж яке! Ты, Сашко, пиджак-то сбрось, нехай девушка посидит, ножка пройдёт. А мы с Леночкой пойдём птичок покормим...
– Инночка, ты же не обидишься, если я с ребятами пойду? Ты не боишься одна? Мы вернёмся скоро! Лебеди всё же, – встревоженно звенел Ленкин голосок-колокольчик.
– Не боюсь, топайте! – и Инночка, глядя им вслед, попыталась примоститься на пиджаке поудобнее. Боль в ноге толчками замирала, а вслед за ушедшими растаяла и тревога. Казалось, нет на всём свете ничего, кроме гремящих непрестанно цикад и ночного неба, громадного, дымчатого от миллиардов проступивших в его глубине созвездий, которых из города никогда и не разглядишь. Лёгкий ветерок приятно холодил кожу, сердечко забилось поспокойнее. Инночка начала даже лепить из фантазии своей так и не увиденных ею лебедей, выпукло-белых, с отблесками лунного сияния на изящно выгнутых шеях, плещущих крыльями...
– Звёздами любуешься? – неожиданно возник из темноты "её" Саша и легко опустился рядом, – Я ими в детстве увлекался. До сих пор помню. Там вон Большая Медведица, а там Орион...
– Это?
– Да нет, левее. Видишь, звезда яркая... – и неожиданно, почти без перехода, жестким, стальным каким-то голосом, – Ладно, хватит в игры играть! Снимай штаны и ложись на спину! Не слышишь, что ли?
Резкий тычок в грудь опрокинул её навзничь. "Начинается..." – не то подумала, не то ощутила Инночка, и осторожно, как в замедленном кинофильме, приподняла здоровую ногу, пытаясь оттолкнуть насильника. Тот легко её перехватил и умелым, каким-то опытным движением, резко повернул в сторону. С такой пронизывающей, всепроникающей болью Инночка ещё не встречалась. Не то что бороться – шевельнуться оказалось невозможным для её сведённого внезапной мукою тела.
– Что больно? – как-то холодно, равнодушно поинтересовался её мучитель. – Одумалась? Отпустить?
Помедлив, он аккуратно опустил её ногу нa землю и решительно дернул за джинсы: "Не слышала что ли, дура? Снимай штаны!". Дернул он, как раз, кстати. Старый замочек на потёртых Инночкиных джинсах заедало и при куда более бережном отношении. Теперь же его заклинило так, что без ножниц не откроешь. А Инночка, всем существом своим мгновенно усвоив впечатляюще-болезненный урок, тут же сменила тактику.
– Сашенька, что ты, Сашенька! – то ли запричитала, то ли завсхлипывала она, кидаясь к нему на шею и уворачиваясь одновременно от шарящих по ней рук. – Не надо, Сашенька! Ты же добрый! Не надо, пожалуйста! Я не хочу!
– Не хочешь? А раньше чего хотела? – зло отозвался он, пытаясь оторвать от себя её тяжесть. – Не маленькая уже! Знаешь - зачем с мужиками в ночь ходят!
– Не хотела я, Сашенька, не хотела! Я же говорила даже, что не хочу! Ты что, не помнишь?! Не трогай меня, отпусти, пожалуйста!
– Сама меня отпусти, дура! Мало ли что ты там говорила! Пошла, значит, хотела! Да не реви, ты! Тьфу, чёрт! – оттолкнул он её наконец от себя. – Не терплю рёва! Не реви, сказал! Я с тобой ещё по-хорошему... Я баб не бью! Вот с Саней пошла бы...
– Сашенька, я не плачу уже, Сашенька, – поумерила Инночка всхлипы и зачастила, радуясь передышке, – не трогай, меня, пожалуйста! Ну, зачем я тебе сдалась? Ты такой большой, красивый, с тобой любая пойдёт! А я и не женщина ещё даже! Жизнь мне поломаешь! Зачем тебе грех такой на совести-то?!
– Вот связался! Грех... – почти с отвращением выплюнул он. – Религиозная ты, что ли?
– Да, нет, какая религиозная?! Просто, зачем тебе со мной связываться? Тебя же найдут! И Димка тебя знает! Ты подумай, Сашенька, ну зачем тебе?
– Димка знает! – хмыкнул "Сашенька". – Испугала! Да продал тебя твой Димка! Тебя, и дуру эту твою...
– Как продал? – помертвела Инночка.
– Как продал... Обычно! Не знаешь что ли, как продают? – луна сверкнула на оскаленных в мимолётной ухмылке зубах. – Пришли мы вчера к нему с Саней с бутылкой, спросили, есть ли бабы. Он сказал, подходящих нет, только эти, – вы там рядышком выпендривались. Предупредил, что возни будет много, не спите, мол, ни с кем. Ну, да начинать когда-то всё равно придётся... Всё чин-чинарём, взял вино, а сегодня с малой познакомил. А в случае чего – знать ничего не знает...
– Но мы-то могли и не пойти, – ошарашенно прошептала Инночка.
– Как же не пойти? Малая сама побежала, так ваш Димка и сказал. А с ней и ты, за компанию. Малая – она попроще. Ух, и дует её сейчас Саня!
– Неправда! Ленка – она не такая!
– Ленка, может, и не такая, да Саня – такой! Духи его до смерти боялись, а тут – девка сопливая! Уж она-то его сейчас ублажает! – он замолчал на минуту, наливая себя яростью от воображаемых похотливых сцен, доставшихся приятелю, выругался грязно и надвинулся на Инночку. – Долго ты будешь голову морочить? Иди сюда! Сюда иди, говорю!
И снова Инночка заплакала, забилась в крепких руках, рвущих с неё одежду. И вновь жалостливо заныла она, пытаясь нащупать хоть что-то человеческое, податливо тёплое в этой непроницаемо-жуткой для неё душе.
– Сашенька, Саша, – не надо! Ну, разве можно так? У тебя же мама есть! А если её кто так?!
– Мамку мою не тронь! Дура она, што ль, по кустам ночью шастать! Если и получит с кем удовольствие, – то по согласию... И тебе приятно будет, не дёргайся только! Да хочешь ты, хочешь, раз пошла! Не дёргайся, сказал! Саню сейчас кликну, ужо он тебе мозги вправит! Чёртовы джинсы!
– Сашенька, ну, что ты! – продолжала извиваться Инночка, – ну, не стыдно тебе, Сашенька? Сильный такой, а с девочкой сражаешься! Ты же солдатом был, Сашенька! Ты же защищать нас должен! Ты ж даже в Афгане воевал!
Сильный толчок чуть не сбил её с ног, а в ответ раздался не голос даже, а кипящее яростью рычание:
– Ты, дрянь, Афган не тронь! Ты, небось, чистенькая в тепле сидела, когда нас с Сашкой там убивали. Вы тут за Афган не только спать с нами должны...Да из всей роты только двое нас, – я да Саня живыми остались! Да все вы тут должны ноги наши лизать за то, что мы там загибались! Что ты, дура, об этом знаешь?! Про пули эти, и змеи у самого лица... Да за мной с тех пор свой душман ходит, видишь - тень чёрная? И за Саней такой же следит, ждёт - из кого душу живьём выдрать! Что, страшно?
Инночке, и впрямь, было страшно. Не из-за чёрной, конечно, тени, в которую она ни капельки не поверила, а из-за общего ужаса ситуации, где приходилось вести борьбу с этим, явно душевно неуравновешенным, а может и попросту поплывшим парнем. Мысли её лихорадочно метались в поисках выхода, тело извивалось, руки отводили чужие настырные руки, отводили мягко, бережно, не дай Бог обидеть! Она-то помнила, как эти клещи могут скрутить, обессилить! А выхода всё не было, и слова её жалкого речитатива натыкались на глухую, непробиваемую стену враждебной, изуверской логики. В сущности, Инночка, по неопытной чистоте своей, даже не представляла конкретных физиологических последствий требуемой от неё податливости. Просто в добрый, романтически-книжный её мирок беспощадно ломилась грубая животная сила, способная всё растоптать и залить грязью. А если уж эта сила победит... Не будет она тогда прежней Инночкой, да и мир весь будет уже другим, безжалостным, непривычным. А как и зачем ей, изломанной и навек опозоренной, в этом новом испоганенном мире жить? Об этом она и думать не хотела, а потому и боролась, не переставая. И тянулось это уже целую вечность: и беспомощное увёртывание, и нелепые, повторяемые по кругу диалоги, хоть на время отвлекающие от её тела внимание насильника, и липкая вязнущая в ушах ругань.
– Инночка, где вы?! – неожиданно прервал напряженную их возню Ленкин веселый зов, да и сама она появилась на тропе, блаженно прижимаясь к звероподобному своему партнёру. Инночка поднялась ей навстречу, радуясь обретенной свободе, и с изумлением услышала собственные, ставшие уже машинальными, всхлипы.
– Инночка, ты что, плачешь? – переполошилась счастливая до этого Ленка. – У тебя что, всё ещё нога болит?
Инночка тут же умолкла, стараясь преждевременно не испугать подружку. Ей, судя по всему, со страшным встретиться ещё не пришлось. Слишком уж доверчиво, беззаботно обхватила она за локоть бугристую от мышц ручищу кавалера, да и в голоске её звучало полнейшее неведенье. Ненаглядный её Санечка между тем ощупывал Инночку круглыми цепкими глазами.
– Дывлюся я, девушка, не рады Вы нам! – благодушно протянул он. – Нехорошо! И друга мого забижаете... Забижають тэбэ, Сашко?
Внезапно его пудовый литой кулак метнулся Инночке в переносицу, но девушка обостренными за последний час чувствами уловила это движение в самом начале. Резким рывком бросила она тело своё назад, и удар настиг её уже на излёте, лишённый своей сокрушительной силы. Боли она не ощутила, только перед глазами замерцали какие-то блестящие пятнышки. Инстинктивно юркнув за единственную между нею и разъяренным чудищем преграду – а ею оказалось тело недавнего её мучителя, Инночка зарыдала истерически и закричала: "Ленка! Ленка! Беги!". Ленка, дурёха, стояла, как парализованная, лишь губы её начали кривиться, как у обиженного ребёнка.
– Ну що, Сашко, пособить тоби? – играя бицепсами, насмешливо поинтересовался её кавалер у приятеля. Тот, несколько ошеломлённый разворотом событий, неловко заслонил Инночку от своего товарища и забормотал примирительно:
– Саня, ты чо? Не бей её, Саня! Она ничо, послушная... Делает, что скажут... А что ревёт, так все ж они ревут поначалу! Ты её, Саня, не бей...
И, подхватив плачущую девушку на руки, потащил её от греха подальше в темноту зарослей. Повалив свою рыдающую ношу на свой испачканный пиджак, он нерешительно затоптался рядом.
– Ну что ты ревёшь! Я что, бью тебя?! – в отчаянии зашипел он, – Да прекратишь ты когда-нибудь?! Саню, что ли, опять позвать?! Что, нет?! Да не зову его, не зову! Вот же дура... – пробормотал он, отдирая побелевшие от напряжения Инночкины пальцы от своих штанин. – Не зову, сказал! И, вообще, ломаю палку. Надоело.
Инночка, не знавшая жаргона, поняла это выражение, как прямую угрозу. Ей тут же представилась сучковатая, покрытая шершавой корой и колючками палка, превращающая кожу её в лохмотья, а плоть в кровавую кашу.
– Ломай, ломай! – прорыдала она в исступлении. – Только убей меня сразу! И делай с мёртвой, что хочешь... Мне потом всё равно с собой кончать...
– Во, малохольная! – удивился тот. – А на кой ляд ты мне, мёртвая, нужна?! Да перестань ты реветь! Не буду я тебя рвать! Девкой останешься! Я с тобой по-хорошему хочу... Пососи просто.
– Что пососи? – от изумления Инночка даже плакать перестала. Ни о чём таком она никогда ещё не слышала и даже не поняла, чего от неё хотят. – Как это, пососи?
– Вот дура! Леденцы, что ли, не сосала никогда? Вот, как леденец... – и, отпустив её, завозился со своей ширинкой.
– А ты что, ничего не боишься? – Инночка догадалась и нарастающее отвращение вытеснило в ней даже её ужас. – А если укушу?
– Убью. – произнес Сашко охрипшим от одного предположения голосом. – Убью, как собаку. Саня тебе ангелом покажется. Ну, давай!
Сильная рука обхватила её волосы и потащила наверх. Поджавшая, в жалких потугах сопротивления, ноги, Инночка почувствовала, как рвётся от напряжения волосок за волоском, а в щёку под глазом ткнулось что-то тёплое и мягкое.
– Нет! – завопила она, рванувшись из последних сил. – Нет!
Потеряв равновесие, парень упал, а Инночка метнулась, прихрамывая, вдоль колючей стены терновника. Слева показался просвет, она рванулась туда, но неудачно – короткий коридорчик окончился тупиком. Так и застряла она там, налегая всем телом на неподатливые колючки, наблюдая в ужасе, как продирается к ней матерящийся преследователь. Вон уже до неё добрался, заграбастал, поволок на ту же полянку.
– Оставь ты меня, за что мне, это всё, Господи, что я такого сделала! – забилась она в конвульсивных рыданиях на руках у тащившего её парня.
– Так ты что, в Бога веруешь? – развернул тот её к себе лицом. Затуманенным сознанием Инночка заметила настойчивость этого, повторяемого в который раз вопроса, и у неё появилась робкая надежда.
– Верую, – отчаянно солгала она, – и Бог тебя за меня накажет!
– А что ж сразу не сказала? Мы христиан не трогаем... Может, врёшь? - в голосе его послышалась напряжённая подозрительность.
– Не вру! Вот те крест, не вру! – Инночка перекрестилась, старательно копируя жестикуляцию несколько раз виденных ею монашек, – Вот те крест!
– Во-о-от как, – задумчиво протянул Саша и жёстко блеснул на неё глазами, – а кто ж тогда стережет ворота рая? Знаешь?
– Знаю, конечно! Апостол Пётр! Он первым христианам проповедовал! Его еще язычники-римляне вниз головой распяли! А ещё был апостол Павел... – затараторила Инночка, благословляя в душе издевательские книжки Косидовского. Именно его познания, тщательно очищенные от антирелигиозной убийственной иронии, вываливала oна на ошарашенного собеседника. Это был хорошо испытанный на экзаменах приём – обрушить на экзаменатора ворох проверенных сведений, чтобы избежать возможных каверзных вопросов. В теологии Инночка, начитавшаяся различной атеистической литературы, разбиралась неплохо, но спроси он её об обрядах, культовых мелочах, молитвах... Оставалось лишь вдохновенно, как можно красочней, описывать, и впрямь, интересовавшую её когда-то историю уверовавшего внезапно апостола.
– Знаешь-таки, – угрюмо оценил её пылкую речь внимательный слушатель, – да, странно всё же... И возраст у тебя – аккурат комсомольский... Как же ты к вере-то пришла? Комсомолка, небось...
– Да, комсомолка! Но я уже комсомолкой была, когда уверовала, – Инночка запнулась, лихорадочно перебирая в уме различные версии вымышленного своего обращения. Её как маятником раскачивало от нереальной, едва забрезжившей надежды на спасение до судорогой сводящего страха перед разоблачением. Всё могло рухнуть от одного неосторожного слова.
– Мама у меня заболела! – бухнула она самое простое, и, как ей казалось, самое правдоподобное, – я и побежала в церковь, попросить Бога – а вдруг он есть... Меня там тётечка приметила одна и свела к батюшке... А что комсомолка, так куда сейчас без комсомола? Учиться надо, работать... Не примут же никуда... А, знаешь, у нас в школе даже сын священника в комсомол вступал! – неожиданно оживилась она, – так его не взяли! Он, бедняга, плакал от обиды!
Последнее было правдой. Инночка сама была в составе комитета комсомола, который его заваливал. По рукам их прошла записка с коротким приказом: “Не принимать!” и равнодушно-сердобольные к вступающим комитетчики на глазах её превратились в разъярённую стаю собак, обложивших, как минимум, медведя. Инночка лишь ресницами хлопала, пытаясь понять, за что достают этого прыщавого анемичного парня, знающего назубок устав. Всё равно его срезали, не посмотрев на все его пламенные клятвы бороться с религиозным дурманом до последнего своего дыхания. А Инночка, охваченная щемящей жалостью к его сутулой, вздрагивающей от тяжёлых рыданий спине, высмотренной ею в темноте у туалета, долго ругалась потом с подругами, доказывая, что сын священника – ещё не священник, и в Бога он, наверняка, не верит, потому как, кто ж в двадцатом веке поверит в Бога! И вот, прошлое вернулось к ней бумерангом, и ей, стопроцентной атеистке, пришлось с пеной у рта доказывать своё, не иудейство даже, а христианство, а уж если она в чём-нибудь ошибётся... Перед ней не сопливые, наивные, в общем-то, комитетчики...
– Молитвы знаешь? – обдал её ледянящим ужасом равнодушный, казалось бы, вопрос.
– Знаю, конечно, знаю... Иже еси на небеси... А тебя кто молитвам учил? – попыталась перевести тему Инночка, знавшая лишь три эти слова известной молитвы.
– Кто учил? Да никто... Бабка моя, – она вот молитвы знала. Я и жив-то её молитвами... – голос его утратил непреклонность, в нём зазвучала обычная человеческая тоска. – Померла вот бабка. Некому молитвам учить. Будешь за меня молиться?
– Буду, конечно, буду! – горячо согласилась Инночка. – И священника попрошу, пусть помолится... А ты давно верующий?
– С Афгана. Там неверующие долго не живут – пули их любят. А убьёт кого – сразу видно: верил или не верил. Которые верят – с улыбкой помирают – как радость у них большая. А не верил – мука смертная на лице, посмотришь – мурашки бегут. Так смотри, не обмани меня, – метнул он мрачный взгляд на девушку, – молись, как обещала! Бабка-то померла – молиться за меня некому теперь. Убьют. Видишь, дух за мной чёрный всюду ходит! Вернусь, тотчас пристрелят.
– А ты что, Саша, в Афган вернёшься? – удивилась Инночка. – У тебя что, отпуск сейчас?
– Да нет, какой отпуск! Просто скушно тут. Неинтересно всё. Нам с Саней все, вроде, условия: и жильё в Ленинграде, и должности... В жизни карандаш в руках не держал, а чуть не на замдиректора приглашают... За кровь заплатить хотят, сволочи! Двое нас Саней из всей роты осталoсь. И жить бы, да ненастоящее тут всё какое-то... Не отсюда мы уже. И мы не нужны, и нам ни черта не нужно! В Афган, думаю, возвращаться... Что примолкла?
– Не надо возвращаться, Саш, в Афган! Стреляют там! – размякла от его человеческих интонаций Инночка. – Зачем самому на смерть идти? Может, ты ещё женишься, дети пойдут. А Афган этот чёртов – всем боком выходит! У меня одноклассника там искалечило. Да и тебя уже, в общем-то, покорёжило, ты ж не человек сейчас – зверь! И ты, и Саня твой... Мы ж христиане, – вспомнила она о своей притворной религиозности, – а ты! Подумать даже страшно! Грех какой! И этот, апостол Павел, то есть, говорил: “Несть эллина и иудея”, а сам Христос сказал, что даже врагов любить нужно! Ты о спасении души подумай!
– Складно говоришь. Красиво. Не девка, будто, а поп... Странно даже, – одобрительно протянул внимательно наблюдающий за ней парень, – меня ты, допустим, спасла, убедила... А Саня как же? Тоже, ведь, живая душа? И тоже верующий... Может, пойдём, ты и с ним поговоришь? Что ж ему в грехе-то жить? А я пока с подружкой твоей потолкую.
– Нет! – Инночка почти физически почувствовала, как рвётся тоненькая ниточка, на которой она эквилибрировала над бездной. – Нет! Он же не человек, он – дьявол! Да я... Я же прокляну тебя, если ты меня к нему поведёшь! Я... Я... – жуткая перспектива оказаться в начале всего этого зловещего цикла, но уже наедине с чудовищем, вооружённым зубодробительными кулаками, выбила из неё все её скромные зачатки миссионерского красноречия, – Сашенька! Не отдавай ему меня, ну, пожалуйста! Ты ж обещал!
– Ладно! – коротко бросил тот и замолчал, проворачивая какие-то свои угрюмые мысли. Сорвал былинку, прожевал её, выплюнул, взглянул на Инночку сумрачно и пружинисто выпрямился, – Пошли! Да не дрожи, не трону, раз обещал... Инночка послушно заковыляла ему вслед, припадая на вывихнутую ногу.
– Да, уж ходок из тебя! Нога что ли болит? – хмыкнул он, оглядываясь через минуту. – Помнишь ещё, как папаня тебя в детстве катал? Лезь давай на меня! Да живее, некогда мне! – и, не слушая возражений, забросил её, как рюкзак, на спину.
Прижимаясь всем телом к неудобным, жёстким, как доска, мышцам его спины и покачиваясь в такт энергичному размашистому шагу, Инночка потихоньку успокоилась. Постепенно уверив себя, что злоключения позади, и едет она, не иначе, как на родную турбазу, она всерьёз начала обдумывать своё неожиданное спасение. Не чудо ли это, посланное свыше? Не реальный ли знак существования тех неведомых сверхъестественных сил, в которых верующие находят присутствие Господне? Мысленно предстало перед нею всё мироздание так, как представляла она его с детства: вереницы вспыхивающих и умирающих солнц, вращающиеся вокруг них планеты с бесчисленным многообразием растений и зверюшек. Но не вписывались как-то в эти бесконечные, переливающиеся красками пространства ни старенькие райские врата, ни седой дедушка с золотым ключом перед ними. А сам Иисус, именем которого она спаслась? Может, он и верил истово, этот древний, хрупкий еврей из Назарета, что смертные его муки – искупление грехов всего человечества, а поныне повсюду – кровь, не ручьями – реками. Да и этот, везущий её парень, так измучивший её за ночь? Подонок он, конечно, но страданий нахлебался по самое горло, не спасла его смерть Христа. Счастье ещё, что ей достался он, а не его друг! Случись наоборот, никакая религиозность её бы не выручила. И чудо понадобилось бы настоящее: c громами, молниями, потусторонними голосами... Инночка воспарила в уже очень возвышенные, отвлеченные от реальности сферы, когда грубо и решительно была сброшена на землю.
– Вот что, – хмуро сказал ей Саша, кивая на торчащий отдельно от остальных зарослей ствол терновника, – лезь давай за куст и молчи. Кто б ни звал, не откликайся. Я Сане скажу, что удрала ты от меня. Он-то – бугай здоровенный, сама видела. Подружки твоей мало ему покажется – тобой закусить захочет. Да что ты стала, как вкопанная? Из-за дуры этой малой, что ль, психуешь? Нравится ей, что с ней делают. Не понравилось бы, – орала! Прячься, давай, и меня жди. Да сама в темноте не бегай! Зона рядом. Зэки с неё бегут то и дело – напорешься ещё сдуру…
Инночка затаилась за кустом, напряжённо вслушиваясь и подумывая, не перепрятаться ли ей, пока время есть, поосновательнее? Зэков она не боялась, у них и без неё своих забот много, но дороги назад она не знала. Стоит ли доверять страшноватому и такому непредсказуемому человеку, или, может, самой перекантоваться в зарослях до утра, а там, при свете поискать турбазу?
"Инночка!", – донёсся до неё отдалённый Ленкин голос, и она едва удержалась от ответа. "Нравится ей, что с ней делают", – припомнила она недавние слова своего истязателя и невольно удивилась кажущейся их правоте. И впрямь, заплачь до этого Ленка, или закричи, – она бы её услышала. Саша, вон, идёт назад, вполголоса матерится, а слышно за полверсты! И не перепрячешься уже. Что его, Господи помилуй, так разъярило?
– Вылезай, – швырнул он на ходу, не останавливаясь, но темп значительно поубавил, чтобы она не отстала окончательно. Инночка медленно плелась за ним, радуясь возникшей между ними дистанции, – слишком уж заметна была переполнявшая его злоба. Они почти миновали памятную девушке стройку, как на пересекающей их дорогу тропе появился Саня. Он шёл неспешно, уверенно, насвистывая сквозь зубы какой-то бравурный мотивчик, а за широкой спиной его маячила на значительном расстоянии Ленка – поникшая, съёженная, похожая на приблудившуюся собачонку.
– Дывыся, знайшлася! И де ж ты, Сашко, её отшукав? – жизнерадостно поприветствовал он застывшую в ужасе Инночку. – Та иды ж ты, не бойся! Иды, я вже добрый, не вдарю.
Даже самое сильное напряжение воли не смогло заставить Инночку приблизиться к этому доброжелательному внешне чудовищу на расстояние вытянутой руки. Она обогнула его бочком по огромному радиусу и кинулась к "своему" Саше, видя в нём сейчас единственную защиту. Саня тем временем перенёс внимание своё на Ленку.
– А ты чого стала? А ну, давай упэрэд! – насмешливо прикрикнул он на запуганную девчонку. – Птичок знову будемо кормить? Чи, може, на щось обиделась?
– Нет, что ты, Санечка! – жалко залепетала Ленка, семеня вслед за Инночкой. – Я не обиделась совсем! Я – так, устала немножко! Просто вы, мальчики, не знали, что мы не такие...
Жалобную речь её прервал зычный жеребячий хохот – плотоядно-сытый самодовольный смех самца, одержавшего любовную победу. Ленка ещё больше сжалась, а Инночка, повернувшись, шагнула было назад. Страх её мгновенно вытеснила сухая безрассудная ненависть, а пальцы сжались в кулаки так, что ногти прорвали кожу. Неизвестно, к чему привела бы её эта внезапная вспышка ярости, когда б не "её" Саша. Поддержав приятеля и своим неуверенным смешком, он ухватил Инночку за руку и потащил за собой к городу, как строптивого ребёнка.
– Ты, вот что... Прости, если что не так! – запинаясь, попросил он у самой турбазы. – Я тебя припугнул малость... Ногу зашиб... Так откуда ж мне знать, что ты всерьёз! Все девки поначалу ломаются... А припугнёшь, им же лучше: и потешила себя, и не стыдно вроде – грех-то не по своей воле, по принуждению... На тебе ж не написано, что ты веруешь... Прости, Бога ради... Не держи за душою камня...
– Да что ты, Саша! Какой камень... Я забыла уже всё, не думай даже, – благодарно зашептала Инночка и добавила, понимая, как это для него важно, – я за тебя молиться буду! Хочешь? – каждый вечер...
– Да нет, каждый вечер и за родных не молятся... Но хоть изредка! Бабка-то моя померла, – печально проговорил он, – И Саню прости – он за меня вступился, он один у меня друг остался! Ты ж не хотел её обижать, правда Саня? – обернувшись, спросил он подошедшего товарища.
– Та кого ж я забижав? – с искренней весёлостью удивился тот. – Колы б я её забижав, она б и не встала!
– Так ты его прощаешь, правда?
– Бог простит, – сухо ответила Инночка, не сумев превозмочь непримиримость к обидчику, и, заглянув в тоскливые глаза "своего" Саши, горячо добавила: – Я буду за тебя молиться, честно буду, не бойся...
Сильные мужские руки подсадили её на ограду, и она, махнув на прощанье, сползла на другую сторону. Рядом тяжело спрыгнула Ленка. Не сговариваясь, девушки побрели к рукомойникам, но напрасно – воды в них не было. На базе воду экономили, наполняя бачки лишь по утрам на целый день. Потолкав без толку вверх-вниз подвижные поршеньки, девушки затоптались в нерешительности. Единственный нормальный кран был в столовой, но столовая была наверняка закрыта.
– Айда к фонтану, – тихо предложила Ленка, – я, кажется, видела в нём воду. Фонтан не работал уже давно, но на дне его бассейна действительно поблескивала вонючая, зацветающая жидкость. Инночка лишь зачерпнула её ладонью и тут же с брезгливостью вылила, но Ленка, как не замечая омерзительного гнилостного запаха, тщательно вымыла лицо и прополоскала рот.
– Ты что, сосала? – тихо спросила Инночка, когда они двинулись к корпусам.
– Ага, – жалобно шепнула Ленка, – а ты?
Инночка отрицательно мотнула головой, и Ленка тут же замкнулась, испугавшись своей откровенности.
– Неохота в корпус идти, – пробормотала Инночка, чтобы перевести тему, – спят же все. Перебужу ещё...
– Слушай, пошли ко мне ночевать! – обрадовалась Ленка. – У меня последняя соседка вчера домой уехала. Раньше срока! Ей даже кровать свежим бельём застелили! Одной мне сегодня ночевать как-то боязно...
- Слушай, а он что, тебя бил? – спросила она, зайдя в комнату и усаживаясь на край заваленной одеждой кровати, – Tы так плакала!
– Да нет, бить – не бил, – сдержанно отозвалась Инночка, прокручивая в голове события страшной ночи, – ногу выкручивал, за волосы таскал... А тебя твой бил, что ли?
– Да нет, что ты! Угрожал только, кликну, мол, Сашко на помощь, он тебе покажет. Ой, мне так повезло, что со мной был мой, а не твой Саша!
Инночка лишь глаза распахнула в изумлении, а Ленка тихим голосом продолжала:
– Мой мне про твоего столько рассказал! Ты ещё счастливая, что удрала от него вовремя! Он не человек – зверь! Знаешь, что он с девчонками вытворял в Афгане? Сначала – это самое, а потом убивал или калечил. Просто так, не за что-то, поразвлечься хотел! Мой хоть подобрее, попроще, с ним хоть по-хорошему договориться можно... – Ленка встала, достала из тумбочки большой пузырёк с духами и стала протирать лицо и руки.
– А в конце я так испугалась! – пожаловалась она Инночке. – Твой вдруг появляется и говорит: "Моя девка удрала, дай с твоей побаловаться, не будь жмотом!" Хорошо ещё Саша меня защитил: "Если хочешь... ну, это самое, то иди свою шукай. Я со своей не успел ещё ... ну, это самое... вдоволь!". Хорошо ещё, я до этого его слушалась, и он на меня не очень злился! А так, конец бы мне пришёл... Он, Саша твой, настоящий садист! Мой, правда, тоже не сахар! – намазюкавшись духами, Ленка, набрала немного в рот и, скривившись, выплюнула на пол.
– На, протри кожу, – протянула она Инночке бутылку, – как-никак на спирту. Господи! Кто ж так делает – как кошка лапкой! Иди сюда! – и, щедро плеснув духи на ладошку, начала тщательно дезинфицировать подругу.
– И нет же на них, сволочей, никакой управы! Не пожалуешься даже! – воспоминание о пережитом унижении исказило её личико приступом запоздавшего гнева. – У меня-то есть кой-какие связи, но где уж против них! Они в Ленинграде – начальники на заводе секретном...
– Так уж и начальники! Да ещё в Ленинграде... – усомнилась Инночка. – Не очень-то они грамотные с виду. А твой, так вообще, на смеси говорит. Не поймёшь: на русском или украинском. Врут они. Нашли дур, и врут.
– Какое врут?! – Ленка вытащила из-под кровати чемодан и начала бросать в него разложенные на кровати вещи. – Саша мне удостоверение показывал. Всё, как положено: фотография, печать…
– А фамилию запомнила? Или хоть, где работает?
– Не... – Ленка вздохнула, – Он же тогда ещё добрый был. И про Андрюшку всё понимал, говорил: "ще краще знайдэшь…" А потом, – как нашло на него, – Ленка зябко повела плечами, – Нет, ты не думай! Книжечка – настоящая, красная, с гербом на обложке. Он её обронил, ну когда… Так он всю поляну на карачках облазил, пока не нашёл… Точно тебе говорю, у них лапа есть! С чего б ещё они так наглели? Я, мол, с тобой что угодно могу сделать, а мне ничего не будет. Мы с Сашком удвох живые из цельной роты остались. Вы туточки у тепле, а мы загибались… Я, можно подумать, его туда послала! – Ленка захлопнула крышку чемодана и удивлённо взглянула на Инночку, – Ты что, так спать собралась? Раздевайся, простыни свежие!
– Да у меня замочек заело… Доломал-таки этот идиот молнию… – смущённо призналась Инночка, поражаясь Ленкиной энергии. Ей бы сейчас пластом лежать после пережитого, ведь на долю её пришлось такое… Инночка даже вздрогнула, вспомнив, чего избежала благополучно. А она, кроха такая, как заводная…
– Дай сюда! – и Ленка, присев возле неё, принялась терпеливо подергивать тоненькими пальчиками блестящий язычок замочка.
– Послушай, а твой говорил тебе про душмана, который якобы за ним ходит? – осторожно спросила Инночка. Её заинтересовало почти подетальное сходство в тактике и аргументации их зловещих знакомых.
– Про духа-то? Я его даже видела! – Ленка подняла на Инночку глаза, в которых стылой водой застыл ужас. – Он чёрный такой, с ножом, а на голове тряпьё какое-то намотано… Он вдалеке за нами всё время плыл, беззвучно совсем…
– Да ты что, Ленка! Я б его заметила, когда вы навстречу шли! Привиделось тебе что-то. Глупости какие!
– А не всем дано его видеть. Мне Саша говорил… – Ленка вздохнула горестно и умолкла, копошась над замочком. – Ой, открылся! Давай спать, мне ж лететь завтра!
Она пошла, раздеваясь, к кровати и, вдруг вскрикнув, заплакала.
– Ленка, ты чего? – всполошилась Инночка. – Вспомнила что-то? Так забудь, что сейчас-то... Всё равно уже не исправишь ничего.
– Часы... – пробормотала зареваная Ленка, – мне мама часы золотые подарила, я потеряла. Там в кустах... Инночка! – взмолилась она внезапно, – может пойдём с утра поищем?
– Нет! – Инночку аж передёрнуло при мысли о терновнике, – И думать забудь! Маме скажешь, что в пропасть свалились, помнишь, мы в гору лезли. Не пойду! А вдруг Сашенька твой ненароком ещё чего там выронил? Придёт завтра искать… Может, он сам их и увёл, пока ты ему про Андрюшу заливала. И, вообще, спать давай. Светает, вон!
Ленка послушно достала ночнушку и выключила свет. А Инночка, с удовольствием вытянув усталое тело под простынёй, принялась складывать все известные ей церковно-славянские слова в молитву: "Господи, спаси и помилуй раба Божьего Александра!" – тщательно проговаривала она про себя, – Убереги его, Господи, от глада, хлада и пули вражеской. Прости его за грехи его, ибо не ведает что творит. Пощади его средь испытаний, ибо несчастен есмь, тёмен, и, вообще, дурак стоеросовый!” – неожиданно сбилась она с ритма. Инночка очень старалась, но чувствовала, как слова её почти материально провисают в темноте, не найдя адресата. Подумав немного, она решила переложить взятые на себя обязательства на первого попавшегося попа, и повернулась набок. Соседняя кровать тоже заскрипела.
– Ленка, – спросила Инночка уже сонным голосом, – а лебедей-то вы видели? Помнишь, когда я ногу подвернула...
– Неа... – грустно протянула Ленка после небольшой паузы, – озеро видели, а лебедей – нет. Саша сказал – к югу они уже полетели. Перелётные они птицы, лебеди эти!