Нью-Йорк, 1993
(Свободные формы /
стихотворения в прозе)
Господи, до чего же непритязательны женские просьбы, как прост и незатейлив рисунок загадочной женской души... Очередь движется, дышит, пахнет духами и пеленками, ах, ребе Любавеческий, до сих пор глядят на меня твои пронзительные голубые глаза с рекламы «мессия жив». Красный кирпичный Бруклин, мы в ожидании благословения, очередь говорит на трех языках, русский, английский, иврит. Я, к сожалению, понимаю все. Мужа, детей, мужа, изредка – здоровья, но опять - для детей, мужа - прожужжали все уши. Очередь движется медленно, Жанка стонет, придерживая огромный живот: - Пусть благословит младенца, (юную готку, мечтающую работать в похоронном бюро), Боб стоит в очереди с мужиками - там просят заработка, денег, вымаливают "парну'су" - (не путайте с Парнасом), грузин остался дома вместе с крестом на шее, который так нахально зависает над моим еврейским носом когда мы трахаемся. Попадаем внутрь, седой старец восседает за высоким столом, кучка долларов, какие-то женщины (приближенные, шепчет Жанка), суетятся вокруг. Ребе раздает пожертвование. Ребе совершает «мицву». Я смотрю в его холодные голубые глаза, молчу. - Делай доброе дело. Я не успеваю спросить, какое именно, женские руки настойчиво месят живой поток, подталкивают к выходу. - Что, что ОН сказал? Меня окружают активистки от религии – молодые женщины в косынках с пятнами лихорадки безумия на лице. Я рассеяно смотрю на благословенный доллар, на своих соплеменников, следующая остановка – стол, там же на улице бедного негритянского Бруклина. Мой доллар упаковывают, запечатывают в пластмассовые корочки – это стоит 30 баксов. В течение месяца я усиленно раздаю подаяние, однажды, в Манхеттене на светофоре, какой-то бомжеватого вида парень, получив горстку центов, возмущенно кричит мне: Thank you very much, fucking bitch. И через неделю fucking bitch теряет заветный доллар.