Уже неясно, когда смеяться. Привычна публика и черства. Стал дохлым номером трюк паяца. Не к месту кружится голова. Молчанье в деке проело пропасть. Идешь к последней своей струне. Под купол неба, отбросив робость назло смущающей тишине поешь, свою неплохую память на озверевшую натравив, о том как нужно ласкать губами лукавый локон, шальной извив. Но счастья нет при любом раскладе орбит, приходов, глотков, таро. Теперь все трещинки не разгладить и поцелуем не вжечь тавро, не отхлестать лепестками лилий, горячим нервом не петь взахлест, чтоб ощущения не остыли, как с Солнца сбитые искры звезд. Не стать незваным пустым кальяном, который дарит по жизни смех, когда клейменая Несмеяна раздует сердца истертый мех. Устало счастье себя кузнечить, елеем розовым подогрев. Почти не важно, кто чет и нечет, при ком марьяжная дама треф. Вперед и с песней, смешней и выше. Пока струну не порвет балласт, а песню до немоты не выжжет всесильный блеск почерневших глаз. Ожоги сердца всегда незримы. Софиты вовремя ослепят. Пусть слезы смыли остатки грима - Теперь не смейся, играй себя