Я всегда буду рядом с тобой.
В основе каждой истории есть двое. Двое - не больше, не меньше. Жак Деррида сказал бы: "я представляю, как ты улыбаешься вместе со мной, нежная любовь моя".
Он всё знал наперёд, этот еврейский мальчик из Алжира, которого вышвырнули из лицея из-за режима Виши. Наперёд – ещё в семьдесят седьмом, когда ни тебя, ни меня на свете не было. Вот это всё – одно. Одно – потому что для постмодерниста, мыслящего столь тонко, двоих не может быть. Для него может быть даже не один - одно. Одно целое, гово-рящее для себя самого и себе самому на одном языке. Одним языком.
Мы с тобой тоже говорим на одном языке. Однако здесь так много "но" - слишком много для одного. Только представь, сколько у нас было шансов никогда не встретиться. Я могла бы не родиться. С возгласом "Ultreia!" и ста рублями в кармане уйти из дома в пятнадцать лет - и обрести дом за три тысячи километров отсюда, там, где никто меня не ждал. Последовав примеру Леонида Андреева, лечь на рельсы от обиды и страха в семнадцать. Однако мне повезло попасть в эту неведомую долю процента - родиться, выжить, остаться здесь и встретиться с тобой. Не знаю, что мог и не мог бы ты, но... Честно говоря, и не хотелось бы знать. Не хотелось бы знать, какова вероятность не-встречи. Страшно осознавать одну эту возможность.
Но действительность есть действительность - нас двое, и мы говорим на одном языке. Говорим – и слушаем. И слышим.
Нас двое, и мы – в основе того, что уже стало историей. Историей любви или бедствий – неважно. Для истории любви слишком сложно, а историй бедствий в истории мировой и так достаточно – даже если за точку отсчёта взять книгу Пьера Абеляра.
Просто история. Curriculum vitae. Я говорю, а ты слушаешь.
Я пишу открытое письмо. Открытку, если пользоваться терминологией выше-упомянутого Деррида. Каждый, кто читает её, видит определённый смысл, только ему понятный – даже тот, который отрицает самый смысл. Но то, что предназначено тебе, увидишь только ты. Так уж сложилось.
Всё начинается с удивления – и философия, и искусство, и самая жизнь. И фразы, брошенные кем-то нам вслед. «Абеляр с Элоизой» - срывается с языка проходящего мимо, и то, что сорвалось – самое ценное! - определяет дальнейшее развитие событий. Определяет - da keine andere M;glichkeit.
Нет другого пути, и потому постмодернистов называют стариками, которые учатся удивляться заново. Слава Богу, что они хотя бы пытаются научиться. Если человек перестаёт удивляться, то ему остаётся одно – умереть. Как ты учил меня? «… достиг цели – и можешь смело умирать. Больше тебе жить незачем» - о смысле жизни. А если мы будем беспрестанно удивляться, то и жить будем всегда. Собственно, мы уже живём всегда – не жили, не будем жить, а живём. Потому что вечно возвращаемся – к открыткам, к Сократу, который пишет (кто бы мог подумать!), к отрывочным мыслям Деррида, записанным в такой странной форме – и удивляемся. Удивляемся тому, что он понимает нас лучше нас самих. Тому, что мы говорим на одном языке. Тому, что мы не_говорим – часто молчание бывает полнее. Молчи, слушай и понимай – кажется, так было у Киплинга? Я забываюсь.
Я забываюсь от удивления. И продолжаю удивляться этому переходу в иное время-пространство. Хотя.… Нет, не иное. Мы его застали. Время-пространство у нас одно.
Мы возвращаемся. Возвращаемся к столь странному способу связи – устаревшему, конечно. Непонятному для многих. К этому жалкому способу – потому что эпистолярный жанр исключительно жалок. Возвращаемся и удивляемся тому, что даже этот убогий жанр (и только он!) позволяет говорить на одном языке. Как там было в «Почтовой открытке…» - «говорить нашей единственной губой и целовать тебя ею же?». А целовать – значит быть единым целым.
Но в основе целого – только двое.
Ich bin Du. Du bist Ich.
Я не пишу «Wir sind” – это сделаешь ты. Потому что это который раз удивит тебя.
Потому что двое всегда есть в основе.