Если б любовь могла говорить (со знанием дела, с упорством ржавых гвоздей последних инстанций), объясняя саму себя, выдавая все карты и масти – я предпочел бы остаться глухим, я предпочел бы быть верным себе – мешая золу и серебро, играя осенний джаз в проулках темного сердца, импровизируя в нервных апрельских темах, нелепо, неровно, неверно, не к месту, с искренним чувством морской волны, багряной вечерним гранатом, с трепетом влажной ладони утреннего тумана в пластике воздуха, затягивая снежной чахоткой раны и рвы на рваной плоти стихов. Если б любовь могла говорить (со знаньем предмета, физикой, химией, анатомией красок, с учтивым спокойствием горных седин) – я бы заткнул ей рот скверной наливкой, терпкостью виноградного хмеля с тряпичного поля созвездий, в каждую клеточку слова вонзая надежду, надежность и безнадегу, взбитые вязким болотом, я бы назвал ее – трупной, глупой, бессмысленной, мертвой, не потому ли, она, так смертельно нежданна, как роза жизни, вспорхнувшая алым дыханьем, так наивна и первобытна, так прекрасно печальна, как майская пыль цветов в волосах зимней звезды. О, если б любовь могла рассказать – она бы молчала…