2. Трёхсотый километр
Но не только Костян с мамою, оказывается, обзванивали знакомых. Мирзоев со своей стороны тоже настойчиво дербанил циферблат.
- Был на хорошем счету у Дрына?.. Но сник?.. Да!.. С наличностью туговато… Я же и сам обналичиваю рабочих не сразу… А может ли кто-нибудь за него поручиться?
И нашёлся один такой человек. Им совершенно случайно оказался родной брат мамы Витёк по кличке Антабус - очень большой специалист по части художественной кладки, но одна вот беда - оболтус и баламут... Мало того что горький пьяница, прохода нет: «Займи да займи», в далёкой восточной стране он пристрастился к травке - покуривал анашу и знал очень многие секреты её трансформации в иные продукты злоупотребления: варил из неё манагу и готовил жарёху. И околевал по выходным... С далёкой войны у него в груди остались поломанными рёбра, споткнётся, бывало, несчастный на ровном месте, удариться об асфальт - ни вздохнуть, ни подняться без посторонней помощи не может и на две недели в запой - лечиться. Непроизвольное мочеиспускание, как у пеленованного младенца. Потому и отказались от него давно все кореша и родственники. Но для настоящего предпринимателя такие люди - клад.
Купит, бывало, Мирзоев водки, пять или десять бутылок, принесёт их к себе в кабинет и спрячет, да так профессионально, что одна или две из них обязательно засветятся посетителю, позовёт он к себе кого-нибудь из страдающих по ней, якобы по делу, и наблюдает за ним.
- Анатолий Геннадьевич, дорогой ты наш, прикажи… Ну, а мы постараемся, - клянутся ему в любви и верности работники. И захлёбываясь слюною, косятся на зелье…
- Более всего я в людях не терплю - это пьянства… Всех собак в округе сожрали… Пошёл я вчера помочиться за стену на помойку - одни только шкуры от них валяются. Мне уже в столовой замечание сделали - бомжатник развёл - не кормишь. Любишь выпить? - спрашивает он у посетителя.
- Люблю, Анатолий Геннадьевич…
- А меру свою знаешь?..
- Я, чай, не маленький…
- Скоро… теперь уже очень скоро… Закончите к осени работу и чокнемся, армянского коньячку да хлеба с икорочкой не пожалею…
Но мучается больной.
- Анатолий Геннадьевич!?.. - умоляюще глядит он на босса.
- Чего тебе ещё?
- Дал бы ты мне одну бутылочку в долг до зарплаты…
- А что у тебя за юбилей?..
Несчастные глаза у соискателя пылают надеждой, слезятся. Тысячи домашних заготовок - одна не хуже другой буравят его мозги.
- Братишка погиб, Анатолий Геннадьевич!.. Четыре года назад в автомобильной катастрофе разбился.
И причины для сострадания находят место в душе у хозяина. Забулдыга делает вид, что он говорит правду, а хозяин ему верит, потому что водочка надёжное подспорье в его бизнесе. Стоит она в магазине тридцать рублей, на оптовой базе двадцать, но у «грачей» не бывает денег, вот и берут они её у Мирзоева каждый день по очереди под расписку в долг - за столько за сколько напишет… По шестьдесят или более за бутылку.
Порою живую матушку пять раз за неделю в гроб загонишь и вдруг звонок, звонит она сердешная хозяину на последние шиши на трубку, отыскала сына, интересуется - живой ли он и здоровый: «Вы его отчитайте, Анатолий Геннадьевич, непутёвого, если пьёт…».
- Первый день прогула - двести рублей, второй - четыреста!.. И вывезу я тебя на трехсотый километр к Тюмени, сынок, и выброшу на дорогу - тракт один… И канай ты отсюда во чрево к любимой…
- Анатолий Геннадьевич?.. А можно две?
Много строителей уходило от Мирзоева таким вот образом: пешком, не солоно хлебавши, без денег и без надежды когда-либо их от него получить…
- А вот это чья подпись в тетрадке?.. - фигурировали факты. - Вы ещё мне остались должны за жильё, за питание и за тёплую встречу.
Вот и обстроилась повсюду страна Тюмения балаганами строителей. В сумерках, бывало, блуждая, наткнешься в лесу на лагерь - плетень… О, боже!... Головы что-ли басурманские благоухают в прощальном зареве солнца?.. Ан, нет… Это дырявая кирза выветривается от запаха человеческой плоти, сушатся сапоги. Словно стяги разбитого воинства трепещут повсюду трусы и портянки… Слышна украинская речь… Люди бездомные, голь перекатная… Закорчевались!
Навороченные сметы Мирзоеву подписывал его старый кореш директор Тобольского нефтехима. Была бы рука владыка! Вместе они пивали в молодости водчонку, дружили и любили одних и тех же женщин. Даже инфаркт получили в один и тот же день и на одной и той же кровати. Подлечились немного, очистили пирацетамом сосуды и перекодировались в праведники. Директор предоставлял работу и жильё оборванцам искусно завербованным Мирзоевым за три девять земель от Тюмении, не подпуская к столу ни одного местного подрядчика (не дело это пересчитывать отмытые деньги и судачить на всю округу кто и сколько имеет). Пайковые и полевые, командировочные - чего только не осмечивали приятели. Но откуда живая наличность, если обманутые во всём сограждане законсервировали свои копейки в стеклянной посуде, а не в государственном банке?..
«Хай они у меня сгниют в погребах невостребованными, но повторно я кормить это позорное государство не буду, - вот о чём бормотал в стране обыватель, сотрясаясь безумно всеми членами своего существа, - ни дам ни копейки!..». Он выращивал картошку на приусадебном участке и целыми мордами выуживал рыбу из луж, благо что озёр в Тюмении - море…
Мирзоев спешил. Заишаченное «грачами», он забирал на комбинате бутадиеном, по железной дороге перегонял цистерны в Нижний Новгород, обменивая этот сжиженный газ по бартеру на отечественные автомобили, чтобы раскошелить чулочников на блестящее... Но и эту наличность хозяин не спешил отдавать на зарплату рабочим. Пускай она покрутиться в коммерческом банке ровно столько, сколько дозволяет закон - три месяца. «А ведь надо и мне на что-то жить?..». Положишь копеечку на счёт тридцать первого марта, а первого апреля вся эта сумма уже процентами обрастает - и взаправду, а не на шутку. Старое, доброе время. Деньги росли на счету, как грибы… И что там какой-то Мирзоев?.. По году и более испытывали народ на выживание таким вот образом целые корпорации и объединения. Это экономический кризис виноват! Берите товаром, берите безналом… Под расписочку и в долг, и на трёхсотый километр… Во чрево к любимой…