И где-то между запятыми, сшибая кочки многоточий, пишу, что были мы живыми, но и святыми, между прочим. Мы не выдерживали скуки, стремясь к локальной катастрофе, ломали судьбы, будто руки у Иисуса на Голгофе. Себе выламывали души до хруста ломких сухожилий, не то что петь, а даже слушать, уже не делали усилий. А ежедневная глобальность была до гулкости пуста, была нелепа вертикальность окровавлённого креста. Сменив на кривизну пространства прямолинейность бытия, мы обретали постоянство, сойдя на ноль, начав с нуля. И за ошибками чужими, своих не видя прегрешений, мы не боялись быть смешными и не боялись искушений. Мы были гордыми и злыми, глаза сверкали, как стилет. Какими были мы живыми, в свои святые двадцать лет!