Привокзальная площадь, казалось, вся была в белом – женщины торговали цветами.
Ярко пестрящие белые бутоны, вкрапления цветов красного цвета терялись на их фоне, будто площадь была осыпана только белым и, представлялось, что лепестки карабкались по стенам привокзального строения, чтобы посмотреть, все ли покрыто белизной или еще нет.
Именно там, среди этого белого разлива Коля Передрягин и нес чемодан и дорожную сумку, провожая жену с дочкой, а когда поезд все удалялся, и уже был виден только тамбур последнего вагона, ему стало невыносимо грустно.
Тогда все вокруг и поблекло, а в ушах все звучали слова жены:
− Милый, только на три дня! Только на три дня!
Три дня − это же целая вечность!
Поезд уносил жену и дочку к родителям, чтобы оставить ребенка на лето. А Николай ощущал, что вокруг него образовалась пустота, навалилось одиночество и покинутость, будто мама в далеком детстве оставила в очередной раз его одного дома без ее присутствия, а значит, и вообще без защиты.
Из репродуктора неслась песня, до сознания Передрягина дошел смысл пропетого:
Не оставляйте женщину одну,
Чтоб на нее не возводить вину…
Прошел еще немного по перрону догоняемый голосом известного исполнителя Барыкина к металлической ограде.
Не оставляйте женщину одну,
Свободную, но все-таки в плену.
Он остановился и дослушал до конца песню у выкрашенной черной краской металлической ограды, из которой как шипы торчали острые углы, о которые можно было пораниться. Потом шагнул на неровный покрытый выбоинами асфальт, на котором запросто оступиться, вздохнул, и тяжело поплелся к своему автомобилю, поехал на работу…
Окружающая обстановка будто специально, способствовала эмоциональному настрою сценки: все редеющий утренний летний сумрак, выкрашенный под ядовитый мухомор деревянный грибок со скамеечками в основании на детской площадки, что возле учреждения в котором он работал.
Возле грибка стоял Ваня Сазонов, сотрудник фирмы и, казалось, поджидал его. Николай Передрягин избегал сотрудника, но увидев, еще подумал, что будто небесный кукловод почему-то привел их помимо собственной воли именно на это место неспроста.
Ваня Сазонов, имеющий подпольное прозвище качок, в тот момент существовавший в состоянии сдутия, то есть было ясно, что спрыгнул с гормонов типа винстрола и тестостерона пропионата согласно своему тренировочному плану на какое-то время и у него исчезли прыщи с лица и груди, весь он усох, сдулся, как проколотое автомобильное колесо, исчез стероидный животик и, вроде, зубы стали ровнее да отросли волосы на залысинах…. Кто ему только не советовал на фирме просто тягать железо в спортзале и не играть с гормонами, полностью прекратить их прием, пока еще не поздно!
Но люди никогда не меняются, качок с гормонов не спрыгивает никогда, правду говорят, что горбатого только могила исправит.
Качок с места приступил к разговору, будто имел именно к этому собеседнику большое уважение и доверие:
− Ну что? Уже один?
− А ты откуда знаешь?
− Да вся фирма гудит о том, что ты один, а жена повезла ребенка к родителям.
Передрягин удивился, вроде никому не сообщал.
− А можно спросить? – продолжил Ваня.
− Ну-у-у?
− Как от геморроя спастись? А то температура тридцать семь, все
болит. Может, посоветуешь? К врачам идти не охота.
− Ну, как я помогу?! Тут нужно врачам смотреть? Может там закупорка какая? Тогда укол какой-нибудь нужно делать. А то, как оторвется и понесет эту закупорку и застрянет она у тебя где-нибудь в головном мозге. Оно тебе, Ваня, надо – дураком стать? Пойди лучше к хирургу, он скажет, как надо с геморроем бороться.
− А надо к хирургу?
− Ну, я думаю, конечно, к хирургу! Это же, как ее - патология!
− Мне два года назад прокол делали, гной откачали.
− Так если у тебя гной, если прокол, как ты говоришь, делали, то,
наверное, не геморрой, а какое-то воспаление?
− Мне прокол сделали, и гной откачали у ЛОРа.
− У кого? У ЛОРа? Так у тебя геморрой или гайморит?
− Гайморит, наверное?
− Ну, ты и говоришь! Тогда нужно к ЛОРу, пусть промоют твой
гайморит. А что я тебе посоветую?
− Идти к ЛОРу?
− Конечно, только туда.
− Ладно, пойду, - ответил Сазонов, деля вид, что еще больше проникается
уважением к коллеге по работе.
Потом Ваня помялся немного и перешел на следующую тему.
− Валька-то, наша, того, − начал сладострастно пуча губы он, − со мной вчера была…, − вдруг, с наигранной бравадой, во всяком случае, было видно, что брешет как сивый мерин, и добавил, что ему было с ней классно.
Николай оглянулся и увидел эту Валентину, о которой только что рассказывал Ваня, приближающуюся к зданию фирмы.
С такой любой сотрудник их фирмы был бы не прочь переспать – яркая женщина, ничего не скажешь, тут же завистливо подытожил Передрягин. Но не мог Николай допустить, что женщина, которая всем нравилась, предпочла не его, стал наполняться недоброй завистью к этому провокатору.
В это время женщина, вызывающе громко стуча высоченными каблуками как глубоко уставшая огромная лошадь, шла к входной двери, при этом имела такое выражение лица, будто ей все так надоело, что и высказаться нет сил. И самое главное, она никак не реагировала на человека, который только что утверждал, что провел с ней ночь…
Впрочем, с Николаем она тоже не поздоровалась.
Кто их поймет, этих женщин?
Высокая, стройная с плоским животом и широким тазом, роскошными волосами черного цвета, с крупными чертами лица, глазами, которые демонстрировали пустоту или правильнее − бездну − да, Передрягин стал отвлекаться от своего потертого состояния, поймал себя на мысли, что жизнь начинает налаживаться, почувствовал подъем, воодушевление и стал наполняться ободряющей злостью.
Николай тут же вспомнил, что Валя ходила по фирме, как топ модель по подиуму, вихляя задом и ставя ступни одна перед другой.
При разговоре никогда не смотрела прямо в глаза собеседнику, и все время старалась увести свои зрачки в бок как планирующая птица, соскользнуть в сторону, так сказать, обойти взглядом собеседника, будто заходить за углы ее основное предназначение.
Николай посмотрел на качка Сазонова уже как на смертельного соперника, который еще только посмел подумать ступить на его территорию, да еще страх потерял и стал всем врать, что ее завоевал… такого без ответа оставлять никак нельзя, окончательно решил Передрягин.
− Намотать не боишься? – нанес он удар ниже пояса.
− Да ты что? Она же, вроде, нормальная, − выпалил вмиг испугавшийся Ваня, потом глубоко выдохнул, вроде как успокоился и продолжил, − у меня уролог знакомый есть, от чего хочешь вылечит и от потенции и от отита…
− Может от импотенции и от простатита?
− Ну да! Ну да! – ответил возбужденный качок и тут же продолжил, − он меня многим вещам научил, как от этого дела спастись. Наутро, говорил врач, всегда можно выдавить из канала каплю воспаления, если она есть, это лучшая проверка, проверено…. Хочешь? Запиши телефон, может пригодиться, скажешь, что от меня…
И стал диктовать телефонный номер.
Получалось так, что вроде как Ваня ему, Николаю, пророчит поражение.…Но телефон все-таки записал.
− Очень хорошо, а ты опять ничего не напутал? − спросил Коля, которому собеседник уже давно был в тягость, и не дожидаясь ответа, пошел на свое рабочее место.
И день завертелся в обычной рабочей толчее и суматохе.
И когда Передрягин, незадолго до окончания рабочего времени, в состоянии пастуха, наконец, нашедшего отбившуюся от стада корову, пригласил Валентину на чашку кофе где-то в душе уверенный в том, что очередной отказ последует незамедлительно и по одному и тому же отлаженному временем их знакомства механизму (она вздохнет, потом закатит глаза под верхние веки так, что заблестят белки, облизнется малиновым языком, чуть-чуть покусает белыми зубами свои чуть вздутые губки и как-то по особенному прошепчет, всегда одинаковые, как звон разбиваемых об забор пустых бутылок из под пива, слова: «Нет, сегодня никак не могу»), все-таки произнес приглашение.
И случилось неожидаемое!
Она ответила:
− Давай!
Валя уходила от него по коридору своей волокущейся походкой, а Передрягин ошеломленно смотрел ей вслед никак не решаясь ответить самому себе: что это? Почему она, вдруг, согласилась?
Мимо него проходили сотрудники, что-то говорили, он что-то отвечал, а в голове радостно пульсировало: «Получилось, получилось!»
Он и представить не мог, что, как град с неба, все неприятности посыпятся на него сразу…
А начиналось так красиво…
Она сидела перед ним в кафе за столиком, и медленно выпуская сигаретный дым из ярко накрашенного рта, запрокидывала голову назад, отчего ее черные волосы шевелились и приглушенно шумели как заросли камыша под дуновением шаловливо налетевшего ветерка.
− Мне компьютер нужен! – начала она, после паузы…и улыбнулась.
Но ее улыбка скорее походила на ухмылку, притом, ухмылку с каким-то глумливым налетом, что ли. Но эта улыбка то ли настораживала, то ли отталкивала, поначалу было не понять.
Если отбросить все эти вербальные переменные, то Коля знал, что это пропуск, тест или пароль, если хотите, если он не купит ей компьютер, то ничего не будет…
Увы, такая жизнь настала…
За столиком боком к нему, высвеченная закатным отблеском последних лучей солнца, сидела Валя, так, будто проглотила палку и медленно поводила головой, потом завела разговор по мобильному телефону при этом, делая вид, что осматривает помещение.
Но, как казалось Коле Передрягину, она никого не видела.
«Можно подумать, что у нее престарелые родители и они олигархи, а она единственная их дочь!» − подумал он, увидел, как она периодически клала сигарету, потом брала в свободную руку маленькую чашку с кофе, подносила к губам и царственно делала еле заметный глоток.
Или все ему мерещилось?
Но мысли двинулись по кругу в бесконечный, как казалось Передрягину, оправдательный путь - ведь Валя в самом соку: «То, что надо - полные трусы задницы, и полный бюстгальтер сисек», − скабрезно подумал Коля, потом осек сам себя, − «Или, это она – страсть, кривое зеркало, исказитель реального?»
− Отлично, − бодро произнес Передрягин и добавил, − пошли…
− Хочу в Египет! − сказала Валька уже в гостиничном номере и положила свою теплую руку ему на низ живота.
− Там же революция! Тебя убьют, глупая…
− Мои знакомые ездили и ничего…
− Это как дергать за усы спящего льва: если проснется, − укусит, или не проснется, тогда не укусит.…Там же арабы ортодоксы к власти пришли, для них женщина не человек…
− И еще я тебе уже говорила, мне компьютер нужен, мой уже еле дышит…. Мне скоро на курсы ехать…
− А если я пойду другим путем? – поддел ее Коля, чтобы не слушать нытье.
− Да, пожалуйста!
− Тебе, что? Все равно? Или нравится?
− А ты простатит себе когда-нибудь лечил? Мой от уролога не вылезает, все простатит лечит и рассказывает, как тот палец туда засовывает? Вот и представь. Знаток. Но, если тебе надо…
И посмотрела на него выжидательно…
Чтобы прекратить этот поток он полез к ней… и тут-то, и началось настоящее падение, − он поцеловал ее за ухом и ощутил запах не очень свежих волос, и вовремя не смытой косметики.
Полез рядом, и она пахнула на него из полураскрытого рта смесью табака и нечищеных зубов, а краем глаза он даже отметил разваливающийся темный коренной справа. Тогда он спланировал к животу, и прикоснулся губами к ее, казалось, сексуально вдавленному пупку, который Николай собирался поласкать языком, но на него повеяло неприятным кислым запахом.
И еще − эта отбивающая всякое желание мысль, что она недавно была с другим мужчиной, и поэтому не успела себя привести в порядок.…И это после Вани-качка!
Так сразу, так много и так мерзко − жуть!
Впечатление, будто в мозги через ноздрю впилась раскаленная стрела из медной проволоки…
Он больше не стал ничего делать, занозенный мыслью, что же еще может его ожидать?
А она, когда Передрягин отвалился на спину сраженный отбивающими все желания мыслями, произнесла сакраментально, при этом фыркнув раздраженной, но еще не злой собакой, которая только думает − залаять ей или сразу укусить:
− Тю, какой ты милый, прямо ну, как настоящее бревно! А с виду такой сильный мужчина … ну знаешь.… А еще хотел чего-то. Видно, сегодня твой лосенок очень устал. Что же тебе еще надо?
Николай сначала вспомнил жену, с которой у него никогда не было никаких проблем, сразу пожалел, что здесь оказался, но тут же стал подбадривать себя мыслями типа, он мужик и должен или просто обязан покрыть любую, если он, конечно, настоящий мужчина, хоть чистую, хоть грязную, хоть нравится она ему или противна.…
Но ничего не получалось – мысли-то были, но в остальном вокруг него была пустота в которой не на что было опереться.
Он прошептал:
Ё-п-р-с-т,
Гули-гули –
Надобно сплясать…
А смогу ли?
Кому расскажешь, что она в постели не такая привлекательная, как в жизни – никто не поверит, ведь все хотят с ней переспать!
Далее по схеме поражения: торопливость расставания, позже, как добивающая пуля в голову раненного животного − звонок жены и ее замечание:
− Что с тобой? Ты как не живой, еле языком ворочаешь. Что-то случилось?
Что-то ответил, на кого-то сослался, успокоил, как ему казалось, супругу.
И эта бесконечная ночь, когда, кажется, что спишь не на простынях, а на шипах, так и ворочаешься в темноте, так и ворочаешься.
А мысли-то и есть эти самые шипы не дающие спать.
И мерзкое заливающее светом все вокруг утро, будто только что этот свет и включили, а ведь нужно идти на работу и там встретить ее.…А что она подумает? Боже! Вот бы на работу не пойти?.. А что это со мной было?
Последнее событие словно качнуло твердь под его ногами, он осознал, что эта мысль-мышь как-то сумела сдвинуть с места гору-покой его уверенности в себе, и он стал готов совершать непродуманные поступки.
Нет, решил он оборвать панические мысли, нужно сходить к урологу, Ваня же дал телефон знакомого доктора и сказал, что можно обращаться….
Как хорошо, когда знаешь, что нужно делать….
Уже в 6 часов утра Передрягин топтался возле отделения урологии, в больнице ожидая знакомого врача Вани-качка.
Врач приходил в больницу очень рано, но у отделения его уже ждали пациенты, держа в руках целлофановые пакетики с баночками мочи для анализа.
Уролог с удивленными, выцветшими от возраста, когда-то, видимо, голубыми глазами, вкрадчивыми движениями и со странной фамилией Тягунок, в смотровой комнате с блеклыми, нездорового оттенка стенами, заставил Передрягина нагнуться и начал массировать предстательную железу.
Когда процедура кончилась, врач снял перчатку, бросил в мусорку и произнес голосом пророка:
− Завтра, тебя жду!
− А сколько сеансов надо?− промямлил, впервые в жизни придавленный плитой унижения Николай.
− Минимум десять.…У тебя там твердая железа, как, впрочем, у всех, − помолчал немного, потом вымыл руки и сказал, − проблемы у тебя с женщинами из-за нее.
«Чтоб ты провалился Тягунок проклятый», − подумал задерганный Передрягин и, вспомнив, что с супругой у него никогда проблем не бывало, совершенно искренне ответил:
− Да все нормально…
− Если нормально, то чего ты звонил? Живи и дальше без длительных воздержаний и почаще приходи на массаж железы…
Взял у Передрягина деньги и удалился прочь.
Из смотровой Коля выходил как из парильного помещения, сел в свой автомобиль и поехал на фирму ожидать начало рабочего дня.
Внизу, возле этого ядовито выкрашенного грибка на детской площадке перед зданием фирмы в то утро топтался с утра уже не Ваня-качок, а переминалась с ноги на ногу Наташа из их фирмы…
− Отвези меня к маме, − с места начала она, − мама суп горячий на себя пролила у нас дома. А живет одна, в деревне.…Тут недалеко… Я заплачу за бензин. А? Коля… Я договорилась насчет тебя…
«Ура», − сразу же в мыслях согласился Николай, на работе не надо быть, и не надо встречаться с Валькой и не надо ей в глаза смотреть и не надо ничего никому объяснять…
− Едем, − тщетно пытаясь скрыть радость, ответил Передрягин.
Все дорога в степном Крыму одинаковы – ровная трасса посреди слегка волнистой степи.
На санитарных остановках видели сусликов шнырящих в траве и слышали как перепела били: «поть-полонь… поть -полонь», а потом входили в раж и добавляли: «хва-ва, хва-ва» …красота.
Высоко в небе на боевом посту висел сокол, вороны галдели по лесополосам…
Пока добирались до ее деревни, где-то за Феодосией, она молчала.
Когда подъехали, указала дом, возле которого следует остановиться, вошла в него и скоро вышла.
Оказалось, что дом полон родственников и ее помощь не нужна, потому что мама не обварилась, а просто пошутила, как с ней часто водится, и все для того, чтобы всех вокруг себя собрать. А Наташе и места нет, чтобы остаться – в доме полно народа, так что, можно возвращаться на работу.
Развернулись и поехали и тут, она стала другой, даже смотреть по-иному и заговорила, наконец….
И все пришло в движение, словно началась жизнь уже на другой планете.
В салоне автомобиля все изменилось, это Передрягин сразу почувствовал, видимо, мысль, как и эмоциональное состояние материализуются.
Он внимательно посмотрел на Наташу, и сразу в голову пришло сравнение – она похожа по внешнему виду на известную легкоатлетку из Соединенных штатов, чемпионку мира Мэрион Джонс. Да, длинные конечности, сильное тело, пластичные движения, красивое лицо и какая-то энергия или внутренняя сила которой от нее веет. И это был позитив.
И почему он раньше на ее не обращал внимания?
На фирме Наташа не выглядела броско, но была нужна всем, без нее не то, что по работе, по любому вопросу обойтись было нельзя….
С ней всегда было безопасно, уютно и спокойно,…но ее, обычно сторонились, правильнее сказать – не допускали. Наверное, она знала, что любому мужчине нужна подруга – а таких избегают.
Не каждый сможет долго разговаривать с красивой женщиной, которая никогда не отводит взгляда, решил Передрягин и, вдруг, предложил:
− Давай поедем через Ялту и зайдем в зоопарк?
− Давай, − часто-часто закивала и, казалось, у нее выступили на глазах слезы.
Потом Наташа, расслабившись, отвалилась на спинку сидения и стала рассказывать о своей жизни…
− Знаешь какая у нас была в детстве считалка?− не дожидаясь ответа начала, − Эканы бэканы цукаты на абуль фабуль дер манэ экс прекс пули пук наур…
− Как интересно, я такого не слышал.
Она говорила, говорила,…что эту деревню, в которой у них дом, от которого они только что отъехали, родиной не считает. А вот Порошенково, Солнечногорское, где была птицеферма, и Форель, что в сторону Керчи, считает. В Порошенково бабушка жила, но сейчас от деревни ничего не осталось, разве что, одни руины.
− Мне там так хочется побывать, − сказала она с грустью в голосе.
И стала говорить.
…В районном центре папа работал на водовозке и возил воду из Феодосии, его так и прозвали насосом от слова насос...
…У родителей было большое хозяйство: свинья, корова, козы, утки, куры, гуси и овцы…
…Работы хватало всем, накормить, почистить, свинье сварить, например, кашу из крупы…
…Как-то родился такой красивый баранчик, что сразу выделялся среди других и походкой и грацией…
…Его все любили и отличали среди стада...
…Хотя знали своих овец в «лицо» и из стада по вечерам выбирали спокойно, но
от Борьки как сейчас говорят «тащились» все…
…И как-то он пришел с пастбища никакой, квелинький. Потом, тыркаясь мордочкой в прутья ограды, зашел в сарай, а утром нашли мертвого…
…Мама сказала, что от зависти отравили…
…Потом заболел папа…
…Поехали обследовать отца в Симферополь, я уже жила в общаге в Севастополе и была беременная…
…Сделали отцу рентгеновский снимок, и когда вышел техник и глянул на меня, я все поняла...
…Потом отнесли мокрый снимок врачу, и он пригласил жену, т.е. маму. Когда та вышла от врача, то, что все очень плохо я поняла по тому, как на обратной дороге мама все два часа езды притворялась спящей…
…А у отца уже не было одного легкого, и осталась, чуть ли ни треть второго и метастазы уже пошли по телу и именно они ему поразили колени. Он скоро не смог ходить и быстро умер…
…Отец меня очень любил, возил купаться в запретную зону на море куда-то под Керчь, где бухточки маленькие как волейбольные площадки и чистые как на картинках…
…Там же, неподалеку, под Багерово по весне поля цвели яркими тюльпанами, и мы специально ездили собирать их…
…Наверное, с мамой он был несчастлив, поэтому и пил каждый день после работы. Мама ругала его, просила бросить, но люди не меняются. Детям мать жаловалась на отца, плакала, говорила, что горбатого только могила исправит…
…Моя бабушка по материнской линии была замужем за чеченцем…
…Тот пришел после отсидки в сталинских лагерях и вскоре ушел к соседке, а пожив десять лет стал проситься обратно…
…Бабушка спросила у детей, как ей быть?..
…Все согласились его принять, а моя мама сказала, что, мол, никогда не будет с отцом жить под одной крышей или уйдет из дома…
…Дед чеченец так и умер, не помирившись с женой...
Пока Наташа рассказывала о своей жизни, Коля впал в состояние, когда не важно, кто с ним, хоть кто, красивая, уродливая – ему было очень уютно и приятно, будто оказался там, куда пытался попасть много-много лет…
Она все говорила, говорила.…
− Как вы дома справлялись с хозяйством? Эти куры, свиньи. Как представлю, дрожь берет….
− Ничего ты не знаешь. Но, лучше всего иметь козу. Молоко дает, а козлята на мясо. От козы 2-4 козленка. Мясо хорошее. Если животное старое, то на вкус как говядина, а молодое, а если еще и в вине вымочили, очень вкусное. До Нового года мы мясо не покупали. С козой гулять хорошо. Оденет мама, или правильно сказать, укутает ей вымя платком и в степь. Ты грибы собираешь по лесополосам, ягоды, коза что-то ест и все довольны.
− А кролики?
− Кролики холод хорошо переносят и не болеют. А летом жучки всякие просыпаются, паучки, опять-таки мокро становится, вирусы возникают и кролики мрут. С холодами умирать прекращают.
− А где поворот на деревню к твоей бабушке? − неожиданно для себя спросил Передрягин.
− Вот там, налево – указала Наташа, повернулась к нему, вжалась в сидение и удивленно спросила, − что, поедем?
− Поедем, − тихо ответил он и понял, что наполняется каким-то приятным чувством.
После поворота обогнали на этой старой, казалось, заброшенной людьми дороге пожилого мужчину, который шел по центру и, несмотря на жару, был в старом потертом пиджаке, на плече тот нес какую-то сильно изогнутую, толстую палку, может, скрюченный ствол старого-престарого винограда?
Наташа опустила голову:
− Когда я маленькая была, любая машина в степи подбирала. Мы по этим дорогам еще маленькими все изходили. Ходили в гости к бабушкиной соседке. У нее дочка была наша подруга. Приходили, ее мама угощала нас чаем с вареньем. Мы столько варенья в чай клали, что все слипалось, что можно…
За окном проплывали крымские пейзажи – слегка волнистая степь с бело-желтой травой…
Передрягин представил, как по пустой степной дороге идут маленькие девочки и держатся за руки.… Одни в этом безлюдном, пустом пространстве, и его передернуло.
Наконец, подъехали.
Деревня была брошенная – это ясно.
В ней никто не жил.
Пустые проплешины на месте прежних хозяйств.
Все по одной схеме: остов дома, останки фундамента, деревья, старые, корявые, чаще всего абрикос – дичка, под ними бывшие хозяева скрывались от зноя.
Остатки ограждений усадьбы − то палка торчит из земли, то бывший столбик, многие завалились иссушенные, как кости давно умерших в степи доисторических животных… и ни одного жилого дома….
− Здесь, бабушка жила, − указала она на остатки строения: две полуразрушенные стены и места, в которых была и дверь, и окна − остальной части дома не было.
Внутренности этой коробки были забиты травой, сухой и старой, белого цвета с еле заметным желтоватым оттенком….
Они вошли в эту коробку….
Полуразрушенные стены отбрасывали тень, там было уютно.
Она присела на корточки и через секунду бросилась и упала на спину, зашуршав травой, раскинула руки и закрыла глаза.
Он растянулся рядом.
Подстилка источала еле уловимый запах полевых трав и еще, то ли дождем, то ли росой, но чем-то влажным.
Стало сонливо и отягощающе…
Может, он заснул, или погрузился во что-то, как в сон, но какой-то неглубокий, поверхностный…
Она повернулась и привалилась к нему, засопела у его бока.
Все чувства вроде набрякли, как губка, впитавшая в себя воду, стали тяжелыми…
Само собой навалилась истома, он погрузился в эту истому, а Наташа тихо так, ласково уже тянулась ему навстречу, тыкалась будто козленок мордочкой в поисках материнского вымя, ища его губы…
Ее руки, шарили по его телу, а он помимо своей воли уже обнял ее…
Пахла трава все сильнее и сильнее, будто запах распространялся от разгоряченных тел.
Тела их покрылись капельками пота, как бусинки росы выступили на коже и стали стекаться, скатываясь мелкими потоками оставляя влажные следы…
Она не сбросила платье, не сняла его, она из него выскользнула, и на него пахнуло свежим телом, чистотой и каким-то все удаляющимся ароматом, который из-за этого своего ускользания будоражил еще сильнее, даже голова пошла кругом.
Наташа стала его целовать, языком чуть не дотянулась до миндалин, но Коля уже ни о чем не рассуждал, только шепнул поначалу, судорожно хватив воздуха, что-то типа:
− Может, давай не здесь?
− У тебя красивые руки, − ответила она.
Ее голос звучал как стон, но это только его возбуждало.
− Руки? – выдохнул он.
− Ты бы видел свои руки, − сказала, как запнулась, Наташа.
Коля опустился и начал целовать ее грудь, впился, как кровосос.
Она только часто задышала.
Его руки стали шарить по ее телу, он всунул пальцы между ног и обследовал потаенные места.
Потом Коля влез на нее и медленно - медленно так, что, казалось, даже сено или сухая трава, подстилка эта, что там была, не шуршала, и стал скользить внутрь - наружу внутрь - наружу.
Когда это закончилось, то думал, что нет ничего проще на свете, если все происходит само собой…
Она затихла и свернулась под ним калачиком.
Коля сел, посмотрел на чистое синее небо, послушал, как суслики шныряют в траве и перепела бьют: «хва-ва…хва-ва…поть - полонь… поть - полонь», как галдят в лесополосе вороны, глянул на висящего в небе сокола…красота. И перевел взгляд на лежащую возле него на животе Наташу.
На ней ничего из одежды не было, только к ногам и спине прилипли сухие травинки.
Женщина ему показалось совершенной, и он опять пошел к ней, а она словно стала другая.
Пока он целовал ее, ему казалось, что у нее самые чувственные, непристойно сексуальные губы, недопустимо привлекательные губы и какой-то обжигающий рот, в который он впивался, будто голодный пес окунался в миску с едой.
Наташа совершенно не противилась, легла удобнее, раскинув ноги, и он опять все началось.
Она задвигалась, захрапела, как вымотанная лошадь, и стала быстро елозить по нему всем телом.
И так долго и трепетно, ему слышались хлюпающие звуки, но все это его возбуждало, что-то из него выпирало: части тела, ощущения, желания, образы.…
Когда все кончилось, она заплакала, вжалась в него изо всех сил и задрожала.
Да, подумал Передрягин, каждый раз она другая, все происходит чуточку по-другому, будто с разными женщинами ….
И, отодвинув ее, опять сел.
− Ты такой классный, − услышал он сквозь шуршание травы.
Николай решил просто полежать, будто впереди его ждала рабочая смена, а ночь вроде как на исходе и нужно не проспать на эту работу, завести будильник и отдохнуть остаток отведенного времени.
Ему казалось, что все это происходит не с ним, он, вроде как, себе не принадлежал, на стороне все обычно происходило скромнее.
Но сейчас…
Он подлез снова к Наташе, а та, словно проснулась, и начала об него тереться.
− Ох, черт, ох черт! − шептала она, − прямо не знаю, что со мной!
− Все нормально, − отозвался Николай.
− Меня всю что-то жжет, − прошептала Наташа.
− Ты не устала? – спросил он.
− А ты?
− Не знаю, − отозвался Передрягин.
− Я тебе помогу, − страстно прошептала она и припала к его уставшему, поникшему лосенку.
Она старалась, и у нее был язык, казалось, покрытый металлической сеточкой для мытья посуды и она знала, как с этим обращаться.
У нее хорошо получалось.
Притом, она не демонстрировала ортодоксальные действия, типа, когда впиваются зубами в одеревеневшую головку и грызут ее до самого конца, нет, она ни разу не дотронулась до самой головки, ни разу!
В конце концов, она заставила Передрягина извиваться под ней воздушным шариком в руках дергающей за веревочку маленькой девочкой на школьном параде.
Она с левой стороны перешла к футлярам, в которых были яички, а затем, снова с чего начала, и очень энергично.
Николай застонал, не сдерживаясь так, что, наверное, суслики попрятались в норах, перепелки улетели, сокол в небе сменил боевую позицию, а вороны по лесополосам прекратили гвалт.
Затем, когда судороги ее тела спали, обхватила губами самый конец и чуть-чуть сдавила, стала втягивать в себя и его и воздух, потом, как гиена прошлась по нему зубами и тогда, уже все закончилось для Передрягина.
Видимо, он потерял сознание или моментально заснул, потому что, когда открыл глаза, она уже успела надеть платье и присесть на камне в углу разрушенного строения, подложив под себя где-то найденную старую газету.
−Эй, − крикнула она, − ты живой?
Женщины всегда приберегают немного энергии и на потом. Не то, что мужчины − опрокидывают емкость залпом, до конца…
− Живой, − отозвался он, − а что это было?
− Что? Разве что-то не так? – поднялась и пошла к машине, виляя задом.
Он только развел руками.
− Женщине, главное, чтобы ее любили,− говорила Наташа, глядя сквозь лобовое стекло прямо на дорогу, − что толку, что она любит? Вот, я за мужем своим бегала-бегала, пока он пил, и что? Все равно пришлось разойтись…
− Давно разошлись?
− Петьке 5 лет было.
− А сейчас?
− Сейчас 19.
− И у тебя никого не было?
− Никого…
Помолчали.
«Может, врет?», подумал Николай, теперь для него Наташа была женщиной, мимо которой никто не пройдет, и, вдруг, никого не было!
Врет, решил он и уставился на дорогу.
Езда успокаивала и настраивала на лирический лад….
Дорога вьется и хочется петь, а рядом красивая женщина, которая ничего не просит и которой ничего не надо кроме тебя самого, и от которой веет теплом, не то, что от Вальки холодом и отбивающими желание запахами…
Николай поймал себя на мысли, что за всю дорогу он ни разу не включил магнитофон, хотя у него полно записей любимых песен, которые он постоянно слушал.
«Это ж надо!» − мотнул он головой, так забыть про музыку, но включать магнитофон все равно не хотелось, это казалось лишним.
У входа в Ялтинский зоопарк молодая девушка в белых брюках ела бутерброд и пальцем заталкивала кусок в рот, глубоко-глубоко, и при этом слегка запрокинула голову.
− Я сейчас, − сказала Наташа возле кафе, − закажи мне кофе, а мне в дамскую комнату надо.
Передрягин сидел за столиком и ждал ее возвращения
Под навесом сидели молоденькие матери и сонно посматривали за своими маленькими детьми, бегающими по настилу. На покрытых загаром детских лицах сверкали лучезарные улыбки.
Наташа медленно приближалась, красивая, одухотворенная, что ли.
Николай засмотрелся.
− Эй, ты чего? – спросила вернувшаяся женщина.
− Что, нельзя?
Та, молча, пожала плечами.
− Почему же, можно! – и села рядом.
Душистый южный день заканчивался − со стороны моря на горы наползал сумрак, от нависших прямо над головой черно-фиолетовых туч, что после залитой солнцем желто-белой крымской степи настораживало.
Задержались в зоопарке у вольера, в котором совокуплялась пара маленьких обезьянок, покрытых шерстью, как детские игрушки.
Передрягин обратил внимание на выражение личика седой обезьянки самца и на взгляд самочки.
У самца была четкая сосредоточенность или скорее даже не сосредоточенность, а погружение в состояние, а самочка вроде как еще и умудрялась флиртовать, мол, смотрите остальные обезьянки, какая я – меня вожак выбрал, и юлила перед своим партнером, и тот сближался с ней, совершая фрикции. Потом у него начались выделения, а сильно потрепанный мужик, скорее даже старичок, маленького роста, что стоял рядом с клеткой, кивнув, выдавил из себя:
−Ну, вот и все! – и заплакал.
Николай смотрел на деда, его красное сморщенное лицо и на подростков, которые скромно тупили лица и старались не встречаться взглядами, с другими людьми облепившими сетку этого обезьяньего вольера и ловил себя на мысли, что в него вселяется страх...
Черт, прошептал он, вспомнив только сейчас про средства индивидуальной защиты, использовать которые, конечно, все равно, что нюхать розу через платок, но когда происходит без них, то всегда и очень скоро отыскиваются страхи и сомнения, вот их-то, эти чертовы презервативы, он как всегда забыл купить в аптеке.
Небо из-за фиолетовых дождевых туч неумолимо чернело, а его сердце становилось трепещущимся, разбитым и сам он жалким и бледным ожидая, что вот-вот прогремит гром.
«Стоп! Приехали!» – Николай взглянул на телефон, − звонила жена.
− Ну что? Чем занят?
− Да тут по городу мотаюсь, − дрогнувшим голосом ответил он.
Пауза.
− Так ты меня встретишь? Завтра в одиннадцать?
− О чем ты говоришь! Конечно, я соскучился, дорогая, приезжай скорее! − давил он из себя дежурные фразы.
Женщина по ту сторону связи на его счастье быстро ответила:
− Ну, до завтра дорогой, номер вагона тринадцатый. Так в одиннадцать часов.…Пока.
И положила трубку.
Он отер вспотевший лоб, поискал глазами свою спутницу и сказал:
− Ехать надо…
Та кивнула и покорно поплелась вслед за ним.
Вернувшись в Севастополь и высадив Наташу, Николай на работу и не думал идти, закрылся дома, принял душ и стал искать у себя признаки воспаления, по совету Вани качка.
Но никаких выделений не было.
Он облегченно вздохнул и прилег отдохнуть, ощущая блаженство. За окном темнело, шелестела листва, небо в нагнанных с моря тучах, но дождь еще не начался…
«Боже, −думал он, − какой насыщенный день и все вроде нормально».
С одной не получилось, зато с другой вышло так, что лучше и не бывает, правда, если бы еще быть уверенным, что без последствий…. Ведь завтра приезжает жена…
И решил проверить себя еще раз – сел и выдавливал возможную каплю гноя.
Давил долго, но выделений не было.
Успокоенный, поднялся и пошел варить себе кофе и вот тогда у него в месте, над которым он только что столько работал, стрельнуло, кольнуло болью, будто оттуда выходила иголка или кусочек стекла, это точно.
Он опрокинул чашку с кофе себе на брюки, стал чертыхаться и наводить на кухне и в одежде порядок.
Потом опять присел и стал осматривать себя – и вот, как яркий плакат, вывеска с надписью « Радиоактивно! Опасно для жизни!» увидел мутную каплю…
Выдавил на кончик пальца влажную, жирную субстанцию и застонал.
Мир перевернулся, все стало по-другому.
Так бывает, вроде все как всегда, но что-то происходит и мир вокруг преображается и все знакомое, все то, уже не то и незнакомое…
Вечное падение или вечный взлет, или безостановочное перемещение вбок, но только не покой на одном месте, чтоб все это провалилось.
Ночь он не спал, все проверял – есть капля или нет?
И та висела, где не должна была висеть, как труп в петле, наводя мысли на жуткие перспективы….
Уже утром задолго до шести часов он в состоянии оглушения вышагивал возле урологического отделения больницы, ожидая врача, знакомого Вани-качка..
И когда Тягунок ввел его в смотровую и сделал мазок, появилась хоть какая-то уверенность, что он там, где помогут.
Но у врачей вечно в голове прокручивается кино непонятное остальному населению страны, доктор вернулся из лаборатории с результатом анализа и спросил:
− У тебя струя ровная?
«Ну, причем тут струя, − думал Передрягин, − когда с конца капает, чертов доктор, лечил бы лучше уже».
− Это как? – переспросил он врача.
− Ну, писсуар не забрызгиваешь?
− А это важно?
− Важно, если есть воспаление.
− Ну, иногда забрызгиваю, − ответил Николай, чтоб только доктор отстал.
− Так-так, − прошептал Тягунок, − на конец давил?
Передрягин опять выругался про себя, что этот доктор ясновидящий что ли, и, собрав волю в кулак ответил:
− Давил.
− У тебя лейкоциты немного повышены, но не превышают допустимой нормы, а вот возбудителя нет.
Обнадеживающее словосочетание – возбудителя нет, только еще больше насторожила Передрягина, черт его знает, чем это все закончится?...
− И что это значит?
− Это у тебя воспаление от того, что ты давишь, размозжаешь ткани уретры и вот асептическое воспаление.
Вроде бы можно было перевести дыхание, но через несколько часов должны была приехать жена.
− Я сегодня супругу встречаю, − робко начал Николай.
Тягунок повернулся на каблуках и весело бросил, как клич на баррикадах:
− Ты, братец, не заразный, спи с женой спокойно, − потом выдержал паузу и продолжил, − только никогда не дави больше свой конец, а таблетки для профилактики я тебе выпишу.
На Передрягина навалилась истома, он подвис в полуобморочном состоянии, в мозгу запульсировало − незаразный, не заразный. Ура!
Мир стал приходить в прежнее положение, появились лица, звуки, знакомые места, даже стали в голове рождаться планы…
Но тут вместо рассуждений проснулась совесть, он стал корить себя: «Ты же изменил жене! Тебе должно быть стыдно? Да кто ты такой? Что ты творишь?»
А время летело так быстро и, естественно, незаметно и вот он уже осознал себя на вокзале с букетом из белых цветов в руке и постоянно повторяющим как заклинание всего одну фразу: « Никогда больше, никогда… Я с женой буду счастливо жить, и радоваться каждому дню. Я прекращу ходить по бабам. Ну, их к черту».
Но тут из-за поворота медленно, как неотвратимость наказания, появился, стал наползать локомотив и страх вновь навалился на Передрягина.
Он знал, что жена по его лицу, его уловкам все поймет. Все, что он делал, чем занимался, и будет скандал…. Может она и простит все, но кроме уловок, которыми он это скрывал. А с женой ругаться, он по опыту знал, как играть в одни ворота.
Опять почва ушла у него из-под ног.
А поезд все приближался.
Лицо моментально, можно сказать, на глазах, отекло, и стало пунцовым как маковые лепестки. И только глаза зачернели где-то глубоко как сердцевины этих маковых лепестков, залитых водой.
Николай знал, что она по глазам все узнает, потом он продаст себя тем, что начнет заикаться, сбивчиво отвечать, как уже однажды было и…. надо было что-то делать….
Поезд тормозил, и вагон неумолимо приближался.
Николай стоял у выкрашенной черной краской металлической ограды, из которой как шипы торчали острые углы, о которые можно было пораниться, а если потом шагнуть на неровный покрытый выбоинами асфальт, то есть вероятность и оступиться.
Мысли судорожно искали выход… ведь надо как-то отвлечь внимание жены, а то такое начнется….
Вот поругаться бы, думал Передрягин, тогда за злобными выкриками ничего жена не поймет, не прочтет по его глазам! Но нет причины ругаться, тогда, может, изобразить удивление? Нет, тоже не вариант…Чему тут удивляться?
О, придумал, окрылился Николай, нужно споткнуться и упасть, растянуться в полный рост и потом долго-долго тереть якобы отшибленное до смерти место где-нибудь на коленке и она ничего по его выражению не поймет, все будет скрыто якобы сильной болью….
Супруга Передрягина вышла из вагона, и пошла навстречу, пристально всматриваясь в глаза мужа.
Николай приладил улыбку и ступил на кочку и тут же сделал вид, что подвихнул ногу и стал падать: вытянул свободную руку, чтобы опереться о железную решетку, выкрашенную черной краской.
Но расчет дал сбой.
Коля слишком низко опустил колено и черпанул асфальт суставом раньше, чем нужно, это отвлекло его внимание и, думая, что он упирается о решетку, вдруг, осознал, что куда-то проваливается.
Быстро посмотрел, но было поздно – он со всего маху лбом впаялся в угол решетки, в место из которого торчал металлический шип, и тут же ощутил на лице горячую струю….
«Это кровь», − понял он.
Жена уже была рядом и уже с платком в руке и все причитала:
−Тебе не больно, милый, смотри, ты весь в крови.… Смотри, у тебя слезы, бедненький, как тебе больно….
А Передрягин еле сдерживая смех, внутри весь ликовал, и слезы радости лились из его глаз, но Николай старательно хмурил брови и приговаривал:
− Вот черт! Вот черт! – а сам про себя воодушевленно шептал: «Не увидела, ура, не увидела.…Какое счастье»…
Привокзальная площадь, казалось, вся была в белом – женщины торговали цветами.
А Передрягин, подходя к автомобилю, держа потрепанный букет белых цветов, который все забывал вручить супруге, в руке, а другой, прижимая окровавленный платок к рассечению на голове, повернулся к жене и искренне произнес:
− Ну, вот чего ты со мной живешь? Я тебе нервы мотаю, вся жизнь твоя мной перечеркнута, сплошные нервотрепки, все плохо, столько лет с тобой и получается – зря? Я неудачник, слабый человек, полный ноль…куда мне до великих… я не оправдал твоих надежд…
Жена поправила небольшую сумку на своем плече, взяла в руку платок, которым он прикрывал рану, отняла его ото лба, посмотрела, потом приложила опять и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:
− Нет, − ответила женщина, − раз я от тебя не ушла, значит, было, что-то хорошее.
Передрягин тут же упал на колени, отбросил в сторону мешающие ему раздерганные белые цветы и, не обращая внимания на удивленных прохожих, вымазывая себя и ее в крови, стал целовать ей руки, все время приговаривая:
− Спасибо, любимая, спасибо, спасибо, Господи, спасибо, любимая….
8.03.12г.