И молоко свернулось на губах,
растрескавшихся как ржаная булка,
На улицы выплескивался страх
сосудами зловонных переулков.
Случайно отлученный от груди
иллюзии о том, что люди – братья,
я ощущал, что смерть за мной следит
из земляных разверзнутых объятий.
Чешуйками покрытые авто
напоминали брошенные шхуны,
приют христа – скамейка под пальто,
бадьи с едой – зияющие урны.
И черный дым – спешащий к сердцу тромб,
бигборды – кровоточащие раны,
в переплетеньях улиц катакомб
расставлены изящные капканы.
И лужи дождевые – острова,
где облака, найдя от нас спасенье,
под край асфальта прятали слова,
их вырывая из стихотворений,
чтоб на снегу за тридевять земель
из этих слов, наивных и не очень,
оставила апрельская капель
переплетенья первозданных строчек…