Там, где у моря запах маяка, где ветер зло, до горечи просолен, я привыкал к чужим шальным рукам, не замечая, что смертельно болен. Хоть понимал - всё делаю не так, но чтоб казаться смелым и счастливым, на перемёт ловил fera du lac и потрошил на солнце под оливой.
Весь в серебринках рыбьей чешуи стоял нагим, кофейный от загара. Смеялся старый дедушка Луи и, доставая трубку из бриара, садился рядом. Трогая усы, грозил мне пальцем: «Мальчик, будь скромнее! Мужчину красят чёрные трусы. Чем ты скромнее – тем они чернее» – и хохотал. И я ему вослед.
Мы были рядом: я, старик и небо. За все мои шестнадцать долгих лет я никогда ещё счастливей не был.
Но вечерами, чистый и святой я подходил к дверям шумливых баров, и становился чьей-нибудь мечтой, и самым нужным к ночи из товаров. Их было много – женщин и мужчин, тех, что платить готовы за невинность.
И прибавлялось у Луи морщин… Он мне прощал своей судьбы морщинность. Он понимал – мне некому помочь.
Я сам себе защита в этой битве, которой имя – просто волчья ночь – танцуй на ней, мальчишка, как на бритве!
Я танцевал. Я был собой пока чужие руки гладили мне бёдра, а чьё-то тело цвета молока на флейте страсти гимн играло бодро...
Кто я для них? Игрушка? Юный шут? Картинка детства, вплавленная в гены, которой люди до смерти живут?
Или живой наркотик внутривенный? Кто там, под маской, чей оскал ревнив, чья доброта ко мне сродни вампирской?
Я только тело юное для них? Напиток жизни вкуса тамариска?
Я был готов в заботливых руках стать кем угодно, как комочек глины. А становился в этих стариках глотком любви с приправой мескалина. Я проживал за час десятки лун в иных мирах. Я создавал планеты, давал им воду, приучал к теплу. И становился тем планетам светом... от мескалина плавились мозги, а без него всё буднично и нудно... у этой старой, высохшей брюзги две тощих фиги вместо юных грудок, и чтоб любить её, как я б хотел любить живое трепетное тело, я пил нектар из кактусовых тел, и так любил, как женщина хотела...
Я умирал, глотая ночь с тоской коктейлем терпким, но уже бесвкусным…
всё тише билось сердце под соском…
кренилось небо сумрачно и пусто…
присев к роялю, «до-ре-ми-фа-соль» играл старик, бетховенски патлатый…
а день стекал по горизонту в ноль,
и догорал за точкой невозврата…
31.03.2011 20:17