Они быстро нашли его. К нему вела тропинка, чуть заметная, но местами уже утоптанная до земли в высокой траве. Он лежал на небольшой поляне: массивный и крепкий, как и положено быть граниту, отливая приглушенным, серо-голубоватым и потому, в свете пасмурных, осенних сумерек был похож на диковинного зверя, слившегося с таким же серым и сирым вечером на исходе её – золотой… Потом они долго то сидели, то лежали на нём; то становились в рост или присев, ладонями гладили слегка шерохо – ватою поверхность, слегка шлёпали или водили пальцами, но ничего не происходило. В конце концов, откинувшись навзничь, он лёг головой ей на ноги и всматриваясь в этот, оглохший, от собственной тишины, лес, устало выдохнул: – Надоело… Она промолчала, тронула его лоб и взъерошила волосы… – На-до-е-ло, – повторил он по слогам. Давай, – «драх нах Остен», сворачиваемся, скоро совсем стемнеет, дураки – они и без чудес – дураки… – и добавил, – значит кому-то «везёт» больше… Она опять промолчала. Ей не хотелось уходить просто потому, что она – верила и не только рассказам местных жителей… Вера наполняла всё её существо, а надежда, с которой они ехали в эту глушь, только подхлёстывала интуитивное чувство вот-вот откроющейся тайны. Что-то не так мы делаем, или думаем, или не то хотим, или, или… Она лихорадочно перебирала в сознании эти «или», понимая, что времени остаётся мало и что спустя полчаса им придётся пробиваться сквозь темноту и жуть ночного леса, отдав дань «пустоте» и «бесцельности» несвершившегося… Она замерла на вдохе, а с выдохом бросила в сгустившуюся синеву одно единственное слово, как в колодец, в желании услышать эхо: – Раздевайся… – и она его услышала! По камню прошла чуть заметная вибрация, которая, дойдя до сердца, отдалась лёгкой болью и истомой во всём теле, а спустя мгновение, холодная, серая глыба гранита вылупилась из темноты в ореоле бледно- сиреневого света и потеплела первопришедшим весенним днём… Он рывком поднялся и сел на колени. Раздевайся! – повторила она и сняла ветровку. Она спешила и скидывала с себя вещь за вещью, пока не осталась в одном лифчике и трусиках. Всё это время камень то усиливал, то ослабевал вибрацию и свечение и было невероятно тепло вокруг, и наступившая ночь наполнилась этим чудом, и чудо – свершилось! Он разделся ещё быстрее. Сидя на коленях друг перед другом они всё отчётливее понимали, что это только начало, но что, что ещё нужно?.. – Лифчик, – да, да, – лифчик!.. – Расстегнув – сняла. Затем, чуть помедлив, сняла трусики, села, поджав ноги в коленях и только теперь поняла, что хочет от них камень, но что он даст?.. Сколько прошло времени, да и было ли оно? Со стороны происходящее теряло всякий здравый смысл, ну разве что мистерия, или колдовство, где только не хватало леденящего кровь воя, но тишина стояла такая, что казалось – мир мёртв, и только эти две фигуры на камне, подчиняясь всё нарастающей его вибрации, двигались навстречу друг другу и, наконец, достигнув вершины пирамиды сорвались в пустоту! Последнее, что он видел – её глаза: бездонную вселенную, крик, который гнал раскатистое АААААА-ААА-АА-А!.. из только что родившейся жизни… Потом долгая тишина, свет от звёзд и далёких галактик… – Ты рядом? – спросила она и сама же ответила, – рядом… я не вижу, я чувствую… Хочешь, я стану звездой?.. Осязаемой, видимой, голубой, как Вега?.. Хочешь? – повторила она и он увидел звезду: молодую, в своём голубом сиянии и очень близкую и, не спрашивая её, стал у звезды планетой. Так они плыли среди звёзд, перетекая из звёзд в галактики, из галактик – в туманности, то становясь осязаемы, то снова растворяясь в пространстве мыслью, слитые воедино чувством победы над вечностью.