Баба Маня читала, и слёзы катились по щёчкам,
Голос мелко дрожал, прерывался, срывался на стон.
Пятилетний малыш, слушал я, как апрельскою ночью
Умирал от гангрены мой дед, рядовой Абрамзон.
Как, оставшись без ног, помороженных в зимнем сраженье,
Не вопил и не охал, уткнувшись в подушку лицом.
А когда отходил, вдруг рванулся к сестрички коленям
И, обняв, прошептал, что был сыну хорошим отцом.
Та сестричка - давно санитарка смертельного круга -
Написала про долгий заоблачно-памятный взгляд,
Как мечтал он увидеть еще не рождённого внука,
Как рыдал по нему чуть не весь, целиком, медсанбат.
Я от боли кричал, в бабки носом вонзившись колени.
В устье детской души колыхалась большая беда.
С той поры никогда я "победных" не пел песнопений,
Потому как считаю: Победа на свете одна.