Кожа в кожу - как кошки - хвостами утыканно -в нос…
Губы в губы - как бабочки - крыльями - в свечкины крылья…
Голос в трубку течет, как истерзанный воздухом воск,
обжигаясь о дождь на побегах седого акрила
свитерка-смирунка…
О рука, ну на что ты - рука?
Не булавка - под родинкой дальней, за полюсом трубки?
Наши руки угрюмо танцуют под сонник сурка,
по столам и кроватям, меж скук и рассыпанных крупок,
между "между" и "завтра" - танцуют сиреневый джаз…
Заметает сиренью язык, словно снегом - дорогу…
Саранча-скуконча, раздраженья на слово лишась,
занимает места на ладонях, поближе к порогу
между "сбросить" и "здравствуй, дождливый и пасмурный зверь",
и - качнуться в межцифрие, вжав в одиночество вечер…
Рассекание времени.
Дверь - как блуждающий нерв….
Исчисление скук…
Изваяния сдавленной речи…
Как же вышептать имя, которому - мало имен?
Как же выдышать стон, невозможный, как белый Израиль?
Беглость грустных улыбок невидимых…
Дымный грифон,
расправляющий зонтик из крыльев над "недосказали",
"недослышали", "недо"…
Сирены мобильных широт -
воскоротые девы на леске ненужных вопросов…
На сиреневой нитке - Обидов беззубый народ.
За сиреневой нитой - рука увядающей розой
разжимается…
Падает звук..
И - "Пока"…
И - "Привет"…
И - набег саранчи из слезинок…
И - цифры сначала…
Засюсюканной боли тоскливо…
Ночник-светоед,
как молитву, читает "ауууу" - как мы час намолчали,
спотыкаясь на гласных и со-непричастниках дыр,
не заполненных лаской, не вписанной в счет за минуты…
Мы с тобой заживем, как вулканный холодный волдырь
на луне, перечеркнутой лампочкой, голосом, лютым
до "наесться межцифрием, голосом кожи и рук,
изваянием близости, втиснутой в "Может быть… позже?.."
Телефонное радио сердца…
Сиреневый круг
над стаканом…
И чайные кошки баюкают кожу,
прижимаясь к ней снами, хвостами, ромашками глаз,
лабиринтами жизней, в которых мы - кошки и ливни,
саранча и цикады,
медузы, плывущие в джаз
океана, обнявшего солью молчание глины...