Глава 2
Первым человеком, которого Реджинальд встретил на единственной улице поселка, оказался старик. Обычный земной старик, в полотняной рубахе с расшитым воротом и выцветших тренировочных штанах. Его белая, как морская соль, борода топорщилась двумя острыми клиньями. В жидких волосах свил гнездо ловкий ветер. Темные и кривые, точно корни дерева, пальцы сжимали сучковатую палку. И глаза – молодые, с прищуром, синие, как небо этой планеты. Реджинальду он показался похожим не то на вышедшего на покой карточного шулера, не то на древнего патриарха.
Неторопливо, по-хозяйски, старик огладил бороду и важно изрек:
- Приветствую. Жаль... такой молодой.
- Как вы сказали? – опешил Реджинальд. – Что?
- Как ваше имя, молодой человек? – осведомился старик.
- Реджинальд Биттерцвайг, – ответил Реджинальд, удивленно моргая.
Он никак не мог взять в толк, на каком языке обратился к нему туземец, однако понимал каждое слово. Телепатия?
- Нет, мы не читаем мысли друг друга, – успокоил его старик. – Знаю, это звучит необычно, но все люди здесь говорят на одном языке.
- Я не отсюда, – возразил Реджинальд. – Вы даже не представляете себе, из какого далека я прибыл. Там, если идти вверх по реке... на горном плато стоит мой корабль. Вообще-то, нас здесь семеро, но...
Он снова вспомнил о пропавшей команде и запнулся.
Старик задумчиво пожевал губами.
- Корабль? Вы, верно, моряк?
- Да, вроде того.
Старик хитро подмигнул ему.
- И кто ждет моряка на берегу?
- Девушка-русалка, – Реджинальд печально улыбнулся. – Мария.
Вздохнул и затих, как всегда затихал, произнеся имя жены. Старик деликатно помолчал вместе с ним, палкой ковыряя песок, потом прокашлялся, не то смущенно, не то сочувственно.
- А родители? Живы? Умерли?
- Я сирота.
- Плохо. Братья-сестры?
Реджинальд пожал плечами. Чудной получался разговор. Так могли бы беседовать двое отдыхающих в каком-нибудь курортном парке. Или двое туристов у костра. В общем, те, кому нечего делать и кто успел неплохо познакомиться друг с другом. Жена, родители... Вот и пойми чужую ментальность. «Разве что дань вежливости, – подумал Реджинальд. – Что-то вроде нашего «how do you dо?». Да, наверное, так».
Он чувствовал, что надо спросить о чем-то важном, о людях, о цивилизации, о технике и городах (первый контакт с разумной расой, как никак!), но мысли разбегались и, словно кузнечики, прятались в высокой траве. Реджинальд задал первый вопрос, который пришел ему в голову:
- Как вы называете вашу планету?
- Эйбикайт, – произнес старик с ударением на первом и последнем слоге, слегка растягивая гласные, так что получилось неожиданно певуче и красиво.
Странное сочетание звуков. Напоминает слово какого-то земного языка – немецкого, что ли? Вот только иностранных языков Реджинальд не знал.
Но так или иначе, это лучше скучного 32-б. Реджинальд представил себе, как ржавый голос корабля произносит нараспев, вибрируя так, что где-то в недрах его металлической гортани отскакивают и лопаются подшипники: «Планета Эйбикайт. Радиус... , температура поверхности... , атмосферное давление... , гравитация... , процентный состав атмосферы... Обращается вокруг двойной звезды класса А. Разумная жизнь по предварительным данным отсутствует». Вот тут они промахнулись. Старик-туземец явно разумен, да и деревню — пусть и захудалую, в пару домов — животным не построить. Но было еще что-то в сообщении механического голоса, что-то такое, от чего Реджинальда вдруг прошиб пот и ноги сделались мягкими и неуклюжими, будто подпорки из сырой глины. Он бы так и рухнул на землю – точно Колосс Родосский – с подломленными коленями, если бы старик вовремя не подставил ему плечо.
Класс А – белая звезда. Она и была белой в тот момент, когда корабль садился на планету 32-б. Реджинальд запрокинул голову, и в глаза ему хлынул торжествующий золотой свет, обжигая зрачки, застревая в частоколе ресниц смоляными каплями. Эйбикайт, по-женски своенравная, как будто издевалась над незваным пришельцем, говоря: «Этого не может быть. Но это так».
На планете Эйбикайт были медные закаты и сумерки из горного хрусталя, а еще – скалы, у вершин которых роились солнечные мотыльки, похожие на гаснущие в полумраке огоньки сигарет.
Небесный свод потускнел, обретя молочно-желтую непрозрачность, и за ним, точно за окном вагона, быстрые и лучистые замелькали тени. Только на горизонте розовели холмы, а прямо за горным плато, где остался покинутый экипажем корабль, плевался багровыми искрами огромный лохматый костер. Реджинальд вздрагивал и поеживался, но не от холода, а от ставшего вдруг пронзительным чувства одиночества. Он ощущал себя цыпленком, который мечтает заползти обратно в скорлупу.
Путь до корабля растянулся, точно гармошка, и казался теперь длинным и пологим. Меловой ручей больше не журчал, играя, а тек спокойно и вязко – и вода в нем стала темно-багровой, соленой и мутной. Насытилась минеральной взвесью и загустела. Она даже пахла тепло и солоно, не то кровью, не то его, Реджинальда, человеческим отчаянием. От этого душного аромата в голове у него сработало какое-то реле, и по новому контуру мысли устремились вспять, в детство.
Реджинальд увидел себя четырех-пятилетним, с тонкими, покрытыми цыпками ногами и руками. Он ворочался на жесткой койке в приюте. Одеяло все время сползало на пол. На тумбочке леденцово поблескивали собранные днем на берегу морские камешки, которые нестерпимо тянуло закатать за щеку, но Реджинальд боялся подавиться во сне. За окном было настолько ветрено и влажно, что звезды делались гладкими, как мокрый лед, а луне приходилось надвигать капюшон до самых бровей, чтобы ненароком не простыть. Холодными ночами мальчику грезилось раскаленное безоблачное небо, красные скалы и красный ручей, пахнущий тоской и кровью, зеленый плюш холмов и кружевная кисея тумана над крышами. Уже тогда – почти двадцать лет назад – ему снилась далекая и странная земля Эйбикайт. От страха и непонятного томления он потел, трясся в ознобе, а утром просыпался охрипший и с заложенным носом.
Сейчас Реджинальд готов был проснуться хоть с воспалением легких, лишь бы дома. Он щипал себя за предплечья, задерживал дыхание и наступал босиком на колючки. Но увы. Дети умеют пробуждаться от кошмарных снов. Взрослые разучились.
Он брел, не чувствуя ни усталости, ни голода. Костер над горизонтом как будто превратился в неопалимую купину: горел, но не сгорал – или это кто-то невидимый все время подбрасывал в него сучья? Ручей бесконечно вился среди золотого лозняка, и Реджинальду чудилось, что он прошел уже не одно и не два, а четыре или пять расстояний до корабля.
«Может быть, эта ложбина закольцована вокруг всей планеты, – говорил он себе в отчаянии. – Или вечность закольцована вокруг одного закатного мгновения? Если так – я в ловушке. Не провалились ли мы в какую-нибудь черную дыру?».
Не успел он так подумать, как понял, что незаметно для себя преодолел весь путь и стоит на том самом плато, с которого началась его прогулка. Все осталось по-прежнему: широкий луг, крапчатые камни, трава как морская пена. Вот только корабль исчез.
Реджинальд пошатнулся, и закат как-то сразу погас, точно керосинка, в которой завернули фитиль. Ночной свет был почти таким же ярким, как дневной, только чище и прозрачней. Тихо потрескивали цикады. Напрасно Реджинальд искал хоть какие-то следы посадки или старта, шаг за шагом обходя горное плато. Единственным, что осталось от корабля, был проросший острыми стеблями шлем от скафандра, да и тот выглядел зыбким, дрожал и колебался, как листва на ветру. Реджинальд нагнулся за ним и понял, что это оптический обман: в зеркальных волнах травы отражалась не по-земному бледная, словно чахоточная, луна.
Глава 3
Он сомневался, что сумеет найти старика, но тот как будто ждал его, сидя на крыльце, и сразу поднялся навстречу. А может, это был другой старик. В лунном свете он казался выше ростом. Седая борода, разделенная на две прядки, торчала рыбьим хвостом и чешуйчато лоснилась.
- Корабль? – повторил он вслед за Реджинальдом, усмехаясь в серебряные усы. – Не знаю, куда делся. Да, вероятно, сквозь землю... А на что он вам, юноша?
- Как на что? Вернуться домой, – принялся втолковывать ему Реджинальд. – У вас, на Эйбикайт, очень красиво, правда, но я не могу тут поселиться. Меня ждут на Земле, понимаете?
Старик покачал головой, словно недоумевая, и причмокнул языком – то ли осуждающе, то ли сочувственно.
- Какая странная у вас идея, молодой человек. Вы хотите вернуться домой? Отсюда? На корабле? – он помолчал, огладил бороду и продолжал неторопливо, словно беседуя с самим собой. – Мертвая груда металла. Махина из дерева, тряпок, железа, пластмассы – или из чего вы строите свои корабли? Вы только представьте себе, юноша, как смотрелся бы ваш парусник на этом зеленом лугу? Как слон, простите, посреди торговой площади. Ничего удивительного, что он исчез.
- Да не парусник! – простонал Реджинальд. – Космический корабль! Звездолет! Погодите, я попробую объяснить...
Он поднял глаза к небу, представляя, как очертит перед удивленным взором туземца звездную карту... и оцепенел. Звезды скользили, точно гости на балу, в головокружительном вальсе – перемещались, менялись местами, образуя новые созвездия, вспыхивали, разгорались и гасли. Среди них – как будто собранных в гибкие новогодние гирлянды – выделялась одна: снежно-белая, свободная и шипучая, как бенгальский огонь. Ее искры падали в зрачки Реджинальда, на его бледные руки, на лоб в каплях испарины – и от их сухого прикосновения ему становилось тепло и больно.
Реджинальд смотрел на небо, захваченный волшебным хороводом, не понимая еще, что произошло, балансируя на краю – но уже через секунду сорвался вниз, окунувшись с головой в ледяной холод прозрения. Беспокойные огни на небосводе не были светилами далеких миров. Он понял, что возвращаться некуда.
Костлявая ладонь старика бережно легла ему на плечо.
- Не переживайте так. Это участь всех...
- Я только теперь осознал, – откликнулся Реджинальд, не отрывая взгляда от мельтешащих в сером тумане огненных фигур, и глаза его сделались зоркими от слез, – космос подобен смерти. Куда я торопился? У меня было все – жена, дом и лодка... Я мог бы жить и радоваться. Работать и любить.
- Это удел женщин, – мягко перебил его старик. – Мужчин всегда тянет на битву или в поход. Право наслаждаться покоем надо заслужить. Не вините себя.
- А эти звезды? – спросил Реджинальд. – Почему они танцуют?
- Это люди, которые пока еще не с нами. Когда гаснет на земле чья-то жизнь, с неба Эйбикайт падает звезда. Приглядитесь: вы видите среди них крупные?
- Вижу одну. Вон там, на востоке. Над холмом.
- Это жизнь человека, который вам дорог. Каждый из нас видит одни звезды блеклыми и маленькими, а другие – яркими и большими. Вы узнаете эту, белую?
- Да, узнаю. Мария...
- Ночная долина превратилась в морской берег, усеянный гладкими камешками-леденцами, цикады – в чаек, а спутанные лучи – в льняные пряди.
Так белоснежная звезда обрела имя.
- Я буду ждать тебя, – прошептал Реджинальд.
Он мог бы и не говорить этого, потому что единственное, что оставалось людям на Эйбикайт – это ждать того, кого любили, и любить того, кого дождались. Здесь существовали прошлое и будущее, но отсутствовало настоящее, тот единственный момент, в котором возможно встретиться, протянуть другому руку, завязать новую дружбу или выпестовать новую любовь. Целыми сутками Реджинальд вспоминал. Он благословил ночи, но возненавидел дни за то, что днем золотая завеса скрывала звезды. Он уходил мыслями далеко – как во время своих горячечных фантазий на корабле. Только девушка с эстампа больше не спускалась к нему в образе Марии – она обратилась в свет.
Эйбикайт – ревнивая и непредсказуемая – окружала своих пленников одиночеством и вела каждого по своему пути. На ней могло не происходит ничего или произойти, что угодно. Целая земная жизнь тут оканчивалась в один миг, а один земной год растягивался в вечность.
Лишь за одно Реджинальд благодарил судьбу – за то, что каждую ночь всходила над горной долиной его звезда.
***
Рассвет начался, как всегда, феерично. Небо на горизонте вспенилось и заиграло, точно дорогое вино в бокале – багровым, розовым, лимонным и чуть зеленоватым. И на самом дне – изумрудная капля, самая густая, самая сладкая, та, из которой возгорается солнце.
Реджинальд сидел перед шалашом, скрестив по-турецки ноги. Он так и не построил себе дом, потому что не нуждался ни в четырех стенах, ни в крыше над головой. Поставил шатром четыре палки, накидал хворосту – вот, и готово убежище от яркости, от бьющих в глаза красок, от собственной злой тоски. Реджинальд заползал в шалаш, когда хотел побыть в темноте, сворачивался в клубок, подтягивая колени к животу, и лежал так в позе зародыша, крепко зажмурившись и стараясь не шевелиться. Это создавало иллюзию сна, хотя спать по-настоящему он больше не мог. На Эйбикайт никто не спал.
Одна за другой гасли звезды, прекращая свой бесконечный полет. Только порхала голубкой его, Реджинальда, единственная, долгожданная. Он грустно ласкал ее взглядом, прощаясь на весь долгий день, и шептал что-то мимолетное... ему нравился этот тихий разговор со звездой – один на один.
Нет, уже не один. Он почувствовал, что рядом кто-то есть. Не старик из селения – его присутствие не ощущалось никак – а кто-то гораздо более важный. Реджинальд невольно подался назад, в тень от шалаша, и в ту же секунду увидел Марию. Та стояла совсем рядом, облокотясь на невидимую стену. Худая и осунувшаяся, полуодетая, с ярко-красной помадой на губах, она тискала в руках маленькую кожаную сумочку и, широко распахнув испуганные глаза, смотрела на Реджинальда. Она казалась чужой и совсем не похожей на русалку, и незнакомое море омывало ее обутые в лаковые туфли ступни.
Белая звезда еще сияла над вершиной холма, не смытая теплой волной рассвета. Значит – догадался Реджинальд – Мария не здесь. Заснула ли она или замечталась... такое случается, наверное, когда чьи-то сновидения пересекаются с чьей-то смертью.
Он вскочил на ноги, с громким криком, чуть не опрокинув шалаш. В ту же секунду фантом растаял. Сломался хрупкий мостик, перекинутый через вечность, потому что вечность не любит нетерпеливых.
Она требует смирения, и Реджинальд научился смирять гордыню и не роптать на судьбу, которая позволила ему умереть в двадцать пять лет.
Он научился смирять ревность и желать любимой счастья. Но его звезда все равно кружила по ночному небосклону в одиночестве, исполняя замысловатый танец жизни. А когда начинала мерцать и гаснуть, он собирал все свои внутренние силы и молился, прося Бога отвести беду.
Ожидание длилось так долго, что за это время душа Реджинальда истончилась, как перо – нет, как пушинка – и ступал он теперь легко, не приминая травы. Иногда ему казалось, что белые лучи просвечивают его насквозь, и это было слиянием, в сотни раз более интимным и нежным, чем любое доступное людям на Земле.
Но все кончается рано или поздно. В одну из длинных ночей огромная сверкающая звезда зашаталась, точно подстреленная на лету, и стала неудержимо падать. Она летела не вертикально вниз, а по широкой дуге и лишь только коснулась горизонта между двумя черными силуэтами гор, как небо полыхнуло рассветом.
Реджинальд увидел Марию. Не призрачную, а из плоти и крови – она сидела на траве, неловко сгорбившись, и встревоженно озиралась. Не помня себя, Реджинальд бросился к ней и... остановился. Он не узнал своей жены. Видно, много лет прошло, и годы взяли с нее обычную плату. Льняные волосы побелели, сделались легкими, как дым. Кожа покрылась морщинами, точно земля оврагами. Руки скрючились, а спина изогнулась уродливым горбом. На жалком, иссушенном временем теле нелепо болталась цветастая ночная рубашка... Лицо Марии еще хранило тень предсмертных мучений, но целительный ветер Эйбикайт уже коснулся его, и в потускневших глазах начинал разгораться синий огонь. Реджинальд смотрел на маленькую седую старушку и не узнавал в ней ту Марию, образ которой бережно хранила его память. Но замешательство его продолжалось лишь один миг. Слишком долго он ждал. Ничто больше не имело значения. Старая или молодая, она навеки была его.
Реджинальд подошел и, исполнившись уважения к прожитой ею длинной жизни, поклонился в пояс и сказал:
– Я приветствую тебя, Мария, на прекрасной земле Эйбикайт.
© Copyright: Джон Маверик, 2011