***
Время к обеду. Заслышав требовательный стук в дверь, Танюшка выскочила в сени, прошлёпала в тапочках по двору, распахнула створку ворот перед внезапно случившимся гостем и - застыла в нерешительности. Её взгляду предстал участковый милиционер, отягощенный ношей: его руки обнимали пузатую бутыль с весело вздрагивающим содержимым, прозрачным, как слеза. В ответ на растерянное «здрасьте…» слуга закона кивнул на пятнадцатилитровку и командным голосом объявил:
- Конфискат. Самогон. Вон у соседки изъял. У вас оставлю пока. До участка тащить далеко - заеду вечером.
Танюшка посторонилась, и торжественный «внос тела» состоялся: милиционер под аккомпанемент внутрибутылочных всплесков тяжело протопал в сени и бережно, как младенца, опустил стеклянную посудину в угол, после чего выдохнул облегчённое: «уффф!» и хрустнул онемевшими пальцами.
Едва за участковым грохнули ворота, из дома вышел отец девушки, вполне ещё бодрый пенсионер дядя Миша.
- Што за ходьба?
- Да вот, на хранение отдали…
Толстопузый сосуд, заполненный почти по горло, таинственно поблескивал из темноты – этакая магическая колба с не менее магическим содержимым. Бутыль, словно дама, готовая отдаться по любви, гипнотически «смотрела» на дядю Мишу. Его глаза блеснули навстречу - случилось братание взглядов.
- А кто гнал? – с деланным равнодушием бросил отец.
-Тётя Дуся, соседка.
-Дуся? Хе. У ней самогон знаш какой пользительный? Целебный, а то! И ядрёный: разводи хуч один к трём! – и дядя Миша поднял вверх указательный палец, тряхнув им для пущей убедительности.
-Э! э! – насторожилась Татьянка, - ты только «лечиться» не вздумай! Милиционер сейчас приедет. Убавится – он заметит!
Отец безропотно кивнул и удалился домой – починять утюг. А Таня убежала в огород и согнулась над грядкой. Разогнулась через час: захотелось воды попить и ноги размять. Пошла домой и – ах! В сенях встретила весёлого, помолодевшего отца.
-Починил, Танюха, утюг-то! Контакта не было!
С лица дяди Миши не сходила не просто счастливая, а предательски-счастливая улыбка. Эта несоразмерная событию радость подсказала девушке, что дело не чисто. Беглый взгляд на злополучный жбан всё прояснил: «ватерлиния» слегка опустилась… Значит, снова началось…
-Пап, ну что ты творишь!!! Они уже в пути! – раздался её безнадежно вопиющий глас. Но испуг девушки отцу не передался: его мозги были обесточены, а чувства «включены» на полную громкость. Теперь он ни за что не сдал бы позиций без боя:
- Да тихо ты, никуды никто не едет! У их делов полно до вечера. А и едут – так кака беда: он же не мерил линейкой, сколь там было!
Тане осталось тяжко вздохнуть и снова податься в огород – физически воспрепятствовать происходящему было невозможно. С каждым возвращением домой девушка находила отца всё более возбужденным, а бутыль – всё менее полной. Единственным посильным вкладом Татьяны в дело спасения государственной собственности было изъятие и утопление в помойном ведре трубочки, через которую сцеживалась сивуха. Тогда дядя Миша придумал другое, более радикальное средство: принес суповую кастрюльку и перелил прямо «из горлА»: а чего церемониться! Таня замахала руками, забегала вокруг отца. Но её "ужасные" глаза и предостережения нимало его совершенно не впечатляли.
Из кастрюльки самогон был распределен по бутылкам и разбавлен до "водочного градуса". Прихватив пару склянок, Дядя Миша подался из дома. Вернулся часа через два, с пустой тарой, но в сопровождении двух друзей… Огородом тихонько пробрались: знали, что тётя Валя, особенно сердитая после работы, увидев супруга-виновника, взорвется бомбой – так пусть хоть не на улице. Так и случилось.
- Опять нажрался, да? Своё пропил, теперь и на чужое кинулся, да? На милицейское? Ещё и всю деревню сюда притащил?
- Нне… не всю… тока вот… своих… оне тоже мне… того… пособляют…
Друзья-товарищи в дом не стремились: перебрасываясь редкими фразами, переминаясь с ноги на ногу, они подождали возле калитки, пока Дядя Миша вынесет им "посошок". На том и распрощались до завтра.
А участковый-провокатор всё не ехал. Горемычная бутыль окончательно потеряла шанс на спасение. Пенсионер вошел в раж: наполнял кастрюльку за кастрюлькой, потом переливал через воронку в бутылки, затыкал их пробками и прятал к себе под кровать. С ним можно было подраться, но останавливать было бесполезно и чревато. Когда в конфискованной емкости осталось немногим больше половины, дядя Миша «прозрел»:
- Валентина, Валь! – потеребил за халат жену, - теперя и отдавать нельзя уж… Давай я сцежу остатки, да и тюкнем молоточком по стекляшке. И воды на половицы плесканём. Скажем, розбилос? А ты пособи…
- Пособить врать? Тебя, пьянь, выгораживать? Башку твою надо молоточком тюкнуть! В дальнем углу бутыль, от чего она разобьётся-то, если даже дверь в другой стороне! - кричала тётя Валя, кричали её губы и глаза - весь её облик был сплошным восклицательным знаком. - Заливай обратно, что сцедил, а потом уж воды сверху, авось, не сразу поймут!
О том, чтобы вернуть отлитый самогон на место, не было и речи, но мысль о его разбавлении Дядя Миша принял всем сердцем. Несмелым шагом, плеская по сторонам, он вынес в сени бачок с отстоянной водой и, поколдовав над бутылью, «сделал всё как было» и, довольный собой, отправился на диван, где и уснул с миром, не переодевшись. Женщинам осталось только протереть лужи на полу и устранить видимые следы преступления.
Поздно вечером возле дома хлопнул дверями милицейский газик. Появились двое: участковый и ещё один в форме. Хотя походка их была тверда и лица суровы, как подобает ответственным лицам при исполнении, но их жесты, интонация и, главное, шлейф «горючего» запаха, смешанного с куревом, выдавали в них людей в изрядном подпитии. Бутыль была нежно поднята на руки. Её «тело» отправилось в свой последний путь – до участка…
…Дядя Миша «гудел» неделю, ему "пособляли" дружки - пока не иссякли последние подкроватные запасы.
- Надо было сам аппарат у Дуси отобрать. Вот тогда бы эти пьянки действительно прекратились! – возмущалась Танюшка.
- Хе, - лукаво подмигивал отец, - брось! Не сделат он так, у нёго ж башка не совсем дура. Мозгов есть маненько. Ежели дык само орудиё производства отымут – чем Дуся гнать-то будет?
Татьянка непонимающе тёрла лоб: логика отца казалась ей фантастической.
- Но получается, ты украл, пап! – не унималась она.
- Не украл, а просто себе приобрёл. И не больно чё хорошее – яд же ж… А и сам-то он, законник, у Дуси не за деньги взял, - оправдывался отец. - Надо экс-при-при-ировать экс-при-при-аторов! Ленин сказал. Вот я и… чту завет. А теперь-ча - помяни моё слово - и Дусю трогать не будут: скажут, слабый у ей продукт. Скажут, вода, а не изделиё. Вишь, как всё гладко сталось: и сами порадовались, и ей пособили. А ты: «Чово! Куды!» - на отца зеваш. Эх! Хорош был Дусин и-пи-ри-тивчик!
Тётю Дусю действительно больше не «раскулачивали», и с отцом никто разбираться не пришёл. Но Татьянка долго боялась встречаться с участковым. Всё казалось ей, что смотрит он на неё подозрительно и сердито, смотрит каким-то протяжно-вопросительным взглядом. Милиционер действительно смотрел. И молчал.