Потому что
любить –
это
не склеиваться
загогулинками линий,
это –
не связываться
кожурой
с кожурой, защищающей
мякоть,
это –
не щебетать
от щекотки ветра
под диктовку
грибных дождей…
Потому что любить –
это
прижимать к нёбу
ягодку-смородинку,
лешими прелостями сочащуюся,
лесными папоротниками колющую,
под кожицей
диких ау-щиков шёпоты
настоявшую:
раскусываешь –
и они вытекают…
«Любить, –
говорит один, –
это –
спотыкаться,
обутому в обувь
волчонка,
с лапой
меньшего размера
и большей когтистости:
ходить,
спотыкаться…
Бежать –
сил не хватает:
веточки
в капканы превращаются.
Ложишься наземь –
и иней
облизывает
твой воротник,
окровавленный
страхом
древесной
нежности»…
«Любить, –
говорит второй, –
это –
заряжать себя слабостью
и вкладывать
эту слабость
в каждую винтовку,
в каждую невзрачную винтовку,
в которой
маленькая смерть
принюхивается
к маленькой жертве…
В каждую винтовку
себя вкладывать,
чтобы
когда небо
захочет
расстрелять
утренний сизый воздух,
из дула
вылетела только
твоя душа
и прикоснулась
к жертве,
жестокой жертве,
не верящей
в твою
слабость…»
«Любить, –
говорит третий, –
это –
баловать
голову –
возгласами птиц,
обнаруженных
у зацвёвших гнёзд,
баловать
руки,
обнаружившие
дупла, наполненные
желудями с сердцами
мавочек,
баловать
ноги,
запутавшиеся
о сплетённые лодыжки
зверобоя,
обнимающего
детские спинки полыни.
А потом
баловать
любовь свою,
заслоняя её
пушистым
растрёпанным
затылком,
запрокидывая
глаза
к чёрным глазницам
неба –
в миг,
когда от ветра
летят во все стороны
головы –
трав,
муравьёв,
зайцев,
винтовок,
псов…»
Когда они вытекают –
голоса духов леса
и духов мяса
и кожуры земли,
когда ты раскусываешь
тёмную смородину,
тёмный кусочек вечности,
говорящий на ста языках
о языке любви
и теле любви,
и даже её тени –
тень эта
становится
отчётливой,
одетой
в пряные листья,
ежовый мех,
пушистые заячьи иглы,
горелое небо,
опрокинутую на лопатки
землю,
в запахи
холостого выстрела,
в голоса
сладких
тенистых
шишек…
И всё это
оттого,
что ты
прижимаешь к нёбу
горький снежок смородины,
прижимаешь к нёбу
волчий ворох ягод,
протыкаешь нёбо
острыми травинками
и веточками,
боль от которых –
сладкая чёрная кровь,
неизлечимая сладкая тяга…
И язык твой,
и руки твои
и тени твои
прорастают кустарником,
пускают корни
в растянутое безвременье,
в безвременье века
осыпающихся голов ветра
и заживляющих память листьев,
которых не разлепить,
даже когда
прожилки
опускают лапки,
устав держаться
друг о дружку –
по-звериному преданно
и по-лесному влажно…