Тело, брошенное в пространство с силой тяжести эф равно эм на же, разгоняется через пару жилых кварталов, через сотни оставленных этажей, и скорость растет с удивительным постоянством. Разрезает насквозь параллели домов и подвалов, забытых лиц, которые вряд ли могли с тобою остаться, и вот ты идешь - как у Джойса - усталый Улисс. Тело, замершее в покое, замерзает среди черно-белых бетонных стен и что-то шепчет навзрыд о тепле и, быть может, о море. На море шторм. И нет другого тепла, чем тепло чужих тел. Как на уроке физики в средней школе, есть только формула: ку разделить на эм. Это закон. Больше нет никакого "кроме". Тело, любящее чужое тело, умирает, пытаясь достигнуть чужой души и удержать на секунду родное счастье. Пальцы ломать как дешевые карандаши, кожу свою, как бумагу, кромсать на части. Тело чужое оденется и уйдет, а ты разгоняйся, изрезанный, вини високосный год и задыхайся от холода и пустоты. А ты разгоняйся, лети по своей траектории куда велено, и смотри глазное яблоко словно дверной глазок, но там, внутри темной коробки черепа каждый из нас по-настоящему и пожизненно одинок, как арестант в одноместной камере заключения, безнадежно мотающий свой бесконечный срок, и вряд ли когда дождущийся освобождения. И всё что останется - это не бой часов, не оболочка, несущаяся в пространстве, а отголоски когда-то несказанных слов, словно помехи забытой радиостанции. И всё что останется - сотни случайных лиц, и ты по привычке опять убавляешь громкость. тело, брошенное в пространство несется вниз, и в этом его невыносимая легкость. И всё что останется - это пустой карниз, какие-то улицы автомобильные пробки, и, может быть, - это последний и главный приз, и всё что осталось - это открыть коробку.