***
Роберт обожал радио. Впервые он почувствовал эту любовь давно в детстве, когда каждое зимнее утро ламповая радиола, настроенная на «Маяк», вещающий на всю необъятную страну утреннюю передачу, уютно зажигала в темноте свой зеленый глаз индикатора. После школы, когда он оставался один дома в ожидании родителей, ему нравилось крутить колесико настройки, следя за плавным перемещением красной полоски — указателя длины волны, и ловить на средних и длинных волнах далекие станции, говорящие на диковинных языках и транслирующие непривычную музыку. При настройке радиола шипела на все лады, завывала космическими композициями, тараторила переливами морзянки, плевалась словами десятков языков. И хотя аппарат давным-давно был выброшен на свалку, Роберт до сих пор помнил блестящие клавиши диапазонов, назначение всех переключателей и ручек, перед его глазами до сих пор стояли надписи городов на табло: Варшава, Вильнюс, Москва, Таллин (тогда еще всего с одной, что оскорбительно для современного эстонца, буковой «н») , София...
***
Роберт выключил радио и нажал на замусоленную кнопку воспроизведения на древнем кассетном магнитофоне с одной-единственной уцелевшей в этом доме кассетой. Динамик глухо захрипел, и зазвучала его любимая песня в исполнении Виктора Цоя:
За окнами солнце, за окнами свет – это день…
Роберт бросил полный тоски взгляд в окно. Это время суток значило для него только одно — он будет сидеть дома, если не нужно будет выйти куда-либо, например, в магазин. Современный суетливый мир не воспринимал Роберта, а Роберт, в свою очередь, отвечал ему полной взаимностью. Новый день как всегда не предвещал ничего хорошего. И самое обидное, не вообще ничего хорошего, а лично ему, Роберту. Как, впрочем, и последние чуть ли не двадцать лет жизни. Уголки его рта были привычно опущены, тусклый взгляд равнодушно скользил по выцветшим стенам и пыльной мебели. В последнее время он редко задумывался о своей судьбе и происходящем вокруг, предпочитая побыстрее включить приемник или магнитофон и отдаться музыке. Так было легче переносить это скучное, нищее, страшное и несправедливое действо под названием жизнь...
Ну, а я всегда любил ночь…
Роберт внутренне согласился и даже кивнул. Нельзя было сказать, что он всегда любил ночь, но по крайней мере это произошло очень давно, вскоре после того, как его выгнали с работы. Ночь покрывала тенью все то, что не любил Роберт, в том числе и его самого, и, главное, ночь была полна оптимизма, надежды и веры в то, что утром с восходом солнца мир вдруг изменится в лучшую сторону, наполнится здравым смыслом, а его жизнь неожиданно наладится.
И это мое дело - любить ночь…
Роберт принял героическую позу. Опять же внутренне. Героического в его внешнем виде было очень и очень мало. Это был уже немолодой человек, и даже при беглом взгляде на него сразу становилось ясно, что он выглядит намного старше своих лет. Лысоватая голова с седыми волосами, нездоровый цвет кожи, равнодушный взгляд дряхлого старца. Невзрачный портрет дополняли стариковская одежда и сгорбленная спина.
И это мое право - уйти в тень…
При этой строке Роберт стал каким-то непримиримым, что ли. Недостаток бойцовских качеств в жизни он компенсировал поразительной упертостью в мелочах. К примеру, ничто не могло заставить Роберта выпить чай не с тремя ложками сахара, а с одной или двумя, или помыть руки жидким мылом вместо обычного. Также его любимое кресло и место за обеденным столом на кухне были неприкасаемыми, а чашку Роберта мог взять попользоваться только очень беспечный человек, не думающий о своем здоровье и безоблачном будущем.
***
Когда надоедало мучить радиолу, Роберт открывал верхнюю крышку, где прятался проигрыватель. Пластинки были главным увлечением Роберта в то время. Ему нравилось вынимать пластинку из конверта, протирать ее специальным куском бархата, ставить на вертушку, с первого раза попадая блестящим штырем ровно в отверстие посередине, подводить ножку звукоснимателя и плавно запускать воспроизведение. Как только иголка касалась черной поверхности с редкой спиралью дорожки с края пластинки, начиналось легкое потрескивание невидимых царапин и пылинок, которое затем сменялось самой музыкой. В восьмидесятые на последней странице «Кругозора» печатались фотографии допущенных к прослушиванию в Советском Союзе групп и исполнителей зарубежной эстрады. Эти странички каждый месяц с нетерпением ждала вся держава, чтобы приобщится к неизвестной и пугающей жизни, где правят бал, если верить журналу «Крокодил», доллар, фунт, Пентагон и дядя Сэм с козлиной бородкой, в узких брючках и полосато-звездной шляпе.
В девяностых пришла эра FM. Говорливые и обезбашенные ди-джеи, запрещенная ранее иностранная музыка, рок и поп, рискованные шутки и искренний смех в прямом эфире, необычная реклама никому не нужных вещей и зажигательные экспромты ведущих. Именно это радио навсегда разбило сердце Роберта. Он слушал смелых ди-джеев, забыв обо всем на свете, он ловил каждое их слово, он принимал их мнения, порой разноречивые, без всяких оговорок и условий, он мог слушать любую музыку, предложенную ими, без остановки, невзирая на жанр и страну происхождения.
***
Заунывная мелодия, звучащая в стенах этой квартиры наверное в тысячный раз, продолжала касаться невидимых, и поэтому кажущихся несуществующими, струн уставшей души Роберта.
Я люблю ночь
за то, что в ней меньше машин…
Что правда — то правда. Машины Роберт ненавидел. С его твердой точки зрения они возили сытых самодовольных мужчин и их доступных женщин. Машину он сам водить не умел, а о приобретении даже не могло быть и речи. Очень давно он несколько раз ездил на такси, но сейчас на свою и мамину пенсию не мог себе позволить такой роскоши.
Я люблю дым и пепел своих папирос…
Единственная строка, с которой Роберт был категорически не согласен, что выразилось в брезгливой гримасе, мелькнувшей на его лице. Он никогда не курил - мама не разрешала, и папа, когда был жив, ругался. Что-что, а слушаться старших Роберта научили хорошо. Табачный дым и запах окурков были противны Роберту даже больше, чем машины и разъезжающие на них люди.
Я люблю кухни
за то, что они хранят тайны…
Тесная кухня Роберта не могла хранить никаких тайн, кроме одной — зачем, прямо скажем, немногочисленным хозяевам этой квартиры такое огромное количество посуды. Этого не знал никто, даже мама Роберта. Ведь пользовались они постоянно всего несколькими тарелками и парой кастрюль, но, видно, на душе было как-то спокойней, когда смотришь не на пустые полки буфета, а на заполненные сковородками, утятницами, судками и черпаками соседствующими с банками, засыпанными разнообразными крупами, пакетами с грязно-желтыми рожками и вермишелью. В крупяных запасах часто заводились бабочки, которые медленно летали по кухне, стремясь прорваться к солнцу и свету внешнего мира. Оплодотворенные бабочками и жучками крупы мать бросала в кипяток, а потом алюминиевой ложкой с дырочками вылавливала всплывших вместе с пеной личинок и бросала их в мойку.
Я люблю свой дом,
но вряд ли это всерьез…
Любить свой дом Роберту с первого взгляда было не за что. Уже много лет без ремонта, с мутными окнами и облезшими оконными рамами, со старой еще советской мебелью, с желтой ванной и постоянно текущим и дурно пахнущим унитазом, их с мамой квартира никоим образом не могла претендовать на звание уютного семейного гнездышка или тихой пристани для двух уставших людей. Но когда он задумывался о возможности потери квартиры, то в тот же миг ужас бездомности клещами сковывал его разум, и тогда он с любовью разглядывал хоть и неприглядные, но такие родные пенаты, и проблески робкого счастья вспыхивали среди пыли и затхлости.
***
В школе Роберт учился хорошо. Отличником не был, но примерным поведением, прилежанием и исполнительностью легко завоевывал сердца учителей, и без особых проблем получал свою четверку, а то и пятерку в дневник. У мальчишек-сверстников пользовался авторитетом, так как мог подтягиваться двадцать раз, делать «солнышко» на турнике и нырять в воду «рыбкой» с большой высоты. Не в каких шалостях и проказах с дворовыми мальчишками, сколько он себя помнил, Роберт не принимал участия, был очень послушным ребенком, и слово родителей всегда было для него свято и необсуждаемо. С девчонками дело не имел и даже побаивался их. Сам влюблялся в нескольких, но никогда и никому не показывал своих чувств, а в чувствах же противоположного пола не разбирался совсем, и даже не замечал редкие заинтересованные взгляды некоторых одноклассниц и девочек помладше.
Уже в школе за ним стали замечать некоторую странность. Он был сам кристально честным и девственно наивным и ожидал этого от окружающего мира. Мальчишки применяли к нему термин «правильный», девчонки считали, хоть и надежным, но занудой, а взрослые, особенно учителя, души в нем не чаяли. Неправду и несправедливость он воспринимал если не болезненно, то как-то излишне остро. Психику юного Роберта спасало лишь то, что несовершенство мира он списывал на несовершенство отдельных личностей, допускающих ложь, дурные поступки и насилие. Слова взрослых, пионерские обещания, идеологические установки из телевизора были для Роберта такой же истиной, как и то, что небо голубое, трава зеленая, а снег белый. До поры до времени эта наивность и идеализм играли в его жизни положительную роль. Школу он закончил с неплохими отметками, но поступить в институт не смог, сказались в большинстве своем липовые четверки и пятерки, поставленные не за знания, а за ровно сложенные на парте перед собой руки и всегда ясный взгляд. В армии подобный склад характера очень помогал выжить в нелегкой солдатской жизни. Беспрекословное подчинение, отличная физическая форма и отсутствие выдающихся мозгов вывели его в сержанты. Он потом часто вспоминал армию, легкость существования в четко очерченных рамках, с простыми и понятными правилами на все случаи жизни и уверенностью в заботе и предусмотрительности отцов-командиров.
***
Магнитофон гудел старым трансформатором, а голос Цоя продолжал петь.
И эта ночь и ее электрический свет
Бьет мне в глаза,
И эта ночь и ее электрический свет
Бьет мне в окно,
И эта ночь и ее электрический голос
Манит меня к себе,
И я не знаю, как мне прожить
Следующий день…
Припев очень нравился Роберту. Он щурился, как бы от света, ежился и замирал, прислушиваясь к еле слышному электрическому голосу, и действительно не знал, как жить дальше...
***
Проблемы начались, когда Роберт вернулся из армии на гражданку. При общении он стал замечать у собеседников удивленные взгляды, подмигивания и перешептывания за спиной и прочие неприятные вещи. Мир менялся с поразительной быстротой, за которой Роберт никак не успевал. Роберту было трудно осознавать, что запечатленная в его сознании картинка бытия не имеет ничего общего со страшной и опасной действительностью. Детская великая вера в прекрасный мир потрескалась и распалась на отдельные кусочки, каждый из которых представлял собой лишь слабую уверенность в каких-то необязательных мелочах и фундаментальных понятиях. Зимой по прежнему было холодно, вода оставалась мокрой, а лимоны кислыми, но и знакомые Роберта, и газеты, и новые руководители, и соседи по дому, и бывшие одноклассники вдруг стали говорить не то, что думают, и делать не то, что говорят. Оправдать происходящее, как у Роберта получалось в детстве и юности, ущербностью конкретных людей уже не получалось. Все вокруг было не так. Перестройка приближалась к апогею — развалу советской власти и страны. По телевизору рекламировались биржи и банки, кооператоров начали вытеснять бизнесмены и предприниматели, в моде были менеджеры, дистрибьюторы и брокеры. Роберт продолжал идти по жизни с врожденной наивностью и прямолинейностью. После армии он пошел на завод на обычным рабочим, так как был без высшего образования. «Вот если бы у тебя был диплом...» - слышал он много раз и принимал это за чистую монету. Поступил на вечернее отделение института и готовился после его окончания вступить в приличную должность. Личная жизнь не складывалась. Девушкам были не интересны нудные и бесцветные разговоры Роберта, они заглядывались на мальчиков с машинами и толстыми кошельками. Он пытался пить для храбрости, чтобы стать веселым и искрометным, но получалось еще хуже. Он начинал неадекватно себя вести, глупо и невпопад смеяться, подпрыгивать на месте, а вместо речи из него неслась такая чушь и околесица, что его начали избегать и немногочисленные знакомые, и еще более немногочисленные девушки. Роберт замкнулся и превратился в довольно странного молодого человека.
А тут еще жизнь нанесла очередной удар. Он наконец-то окончил институт, получил долгожданный диплом и сразу же на следующий день понес его в отдел кадров с требованием инженерной должности. Замначальника отдела долго непонимающим взглядом смотрел то в новенький, еще липкий, диплом, то на самого Роберта и пытался понять, что ему говорит этот парень со слегка странным взглядом. В конце концов, копия диплома была подшита в личное дело Роберта, а ему обещано достойное выпускника высшего учебного заведения назначение. «При наличии вакансии и штатной единицы». Трагедия была в том, что все присутствовавшие в кабинете, кроме Роберта, понимали, что он никогда не получит повышения. Он часто ходил к начальству и негодовал, почему зажимают молодого специалиста. Начальству эти хождения надоели, и оно решило дать ему место клерка в каком-то далеком и грязном кабинете среди женщин пенсионного возраста. Должность была ничтожная, мелкая и ничего не решающая. Получив ее, Роберт окончательно двинулся, или, как говорили его бывшие коллеги-рабочие, «поехал мозгой». Постепенно опускаясь и замыкаясь в своем внутреннем мире, он стал способен только приготовить чай, заварить кофе, сходить за водой или булочками в буфет, помыть чашки, отнести в соседний кабинет бумаги и слушать радио. Вникать в бесконечное бормотанье его пожилых коллег было невыносимо и ненужно. На вопросы он отвечал невпопад, когда ему что-либо поручали — не всегда улавливал, что от него хотят, а иногда его замечали разговаривающим с самим собой и бурно жестикулирующим. По учреждению поползли слухи, мать стала водить его к странного вида врачу в толстых очках и абсолютно лысому. Тот прописывал Роберту какие-то таблетки, каждый раз разные, и в конце лечения дал исписанную иероглифическим почерком бумагу, которую Роберт отнес на место работы.
Через несколько месяцев Роберта уволили по инвалидности. Мать плакала по вечерам, к ней, стараясь не шуметь, приходили соседки, жалели и ее, и Роберта, шептались на кухне и так же бесшумно уходили. После этого мать возила его по далеким и глухим деревням к различным знахаркам и бабкам. Роберт не понимал, что происходит. Он услышал несколько раз, как мама по телефону произносит слово «шизофрения», но не отнес это к себе. Ему уже было почти все равно...
***
Как-то раз, в минуту просветления, после одной очень удачной и интересной радиопередачи, Роберт решил стать ди-джеем. И не просто ди-джеем, а великим и непревзойденным. Для него все ди-джеи были великими и непревзойденными. Он был уверен, что они сидят где-то в маленькой и тесной каморке (наподобие радиоузла в школе), заставленной аппаратурой, шкафами с кассетами и разным хламом, где их никто не беспокоит и не нервирует. Он мечтал, что такая же каморка будет принадлежать только ему одному, и он тихонько будет приходить туда каждое утро, включать передатчик, что-то веселое и умное говорить в микрофон и крутить музыку. Деньги не интересовали его. Он думал, что люди, слушая его передачу, станут добрее и чище. Неправда будет уничтожена на корню, никто не будет ругаться, воровать и обманывать.
Он нашел адрес радиостанции и однажды утром приехал туда разузнать, что и как. Роберт был удивлен и разочарован. Радиостанция оказалась расположенной в красивом многоэтажном здании из стекла и бетона. Сквозь автоматически открывающиеся двери в здание входило множество элеганьно и современно одетых людей, которые спешили, разговаривали по мобильным телефонам, несли под мышкой папки с бумагами или ноутбуки. Среди посетителей было много молодежи и красивых девушек. Роберт тихо стоял за деревом и заворожено наблюдал за потоком людей. Он всматривался в их лица, прически и одежду и пытался угадать, кто из них ди-джей или руководитель ди-джеев. К зданию каждую минуту подъезжали сверкающие и дорогие машины с чистыми стеклами и горящими фарами. Из них вылезали не менее сверкающие солидные мужчины с кожаными портфелями или эффектно выглядящие женщины с красивыми ногами и соблазнительными декольте.
Простояв так не меньше часа, Роберт привлек внимание охраны здания. К нему подошел молодой человек в униформе и грубовато поинтересовался, что ему здесь надо. Решив не открывать цель своего посещения этому хамовитому молодчику, Роберт пробурчал что-то себе под нос и направился в обратный путь. По дороге домой он понял, что вряд ли сможет работать на этой радиостанции. Сравнивая свои скромные внешние данные и неказистую одежду с одеждой и внешностью увиденных им работников здания, Роберт убедился, что его даже не пустят к начальству. Очередная его мечта рухнула, не подняв в душе ни волнения, ни пыли, и не задев сердца, но он так привык за прошедшую жизнь к крушениям надежд и развеиванию иллюзий, что не сильно-то и расстроился. У него был запасной «план Б», который пришел ему в голову в один из тихих и спокойных вечеров. В армии у него во взводе было двое связистов. На учениях им выдавали хоть и тяжеленную, но портативную радиостанцию, и они носили ее в специальных рюкзаках за спиной. Роберт помнил, что дальность действия радиостанции была около 30 км, и этого было бы достаточно, чтобы покрыть эфир всего города с окрестностями. Он представил, как сможет вещать из своей квартиры на весь город музыку, и его передачи полюбят люди, и будут спрашивать друг друга, что это за новая интересная станция недавно появилась в эфире, кто такой Роберт, и его сердце наполнилось сладким предчувствием триумфа, так недостающего ему в этой жизни.
Как Роберт раздобыл списанный или украденный военный передатчик и где взял деньги на него, можно опустить. Скажем только, что это было не так уж сложно и дорого. Подобная рухлядь редко находит спрос, и старый хозяин был рад сплавить пару громоздких и тяжелых ящиков неожиданному покупателю в лице Роберта, тем более, что у продавца не было уверенности в работоспособности сей чудо-техники советского военно-промышленного комплекса. Несказанно счастливые, и продавец, и покупатель затащили темно-зеленые ящики Роберту домой. Судя по сноровке, продавец - бывший связист - в два счета подготовил станцию к работе, соединил все провода и клеммы, показал, как включать и настраивать передатчик, вручил будущему королю радио-эфира на всякий случай инструкцию по пользованию и отбыл домой, нежно поглаживая в кармане только что полученные новенькие купюры. Роберт лениво полистал инструкцию и стал ждать часа своей передачи. Он решил выходить в эфир в девять вечера. Чтобы было не поздно и как можно больше слушателей, включая детей, смогли услышать его.
Ровно в девять ноль-ноль Роберт установил рычажок «Сеть» в положение «Вкл.», покрутил маховик настройки частоты и выбрал красивое число 2,22 мегагерца. Так ему показалось эстетично и символично, хоть он и не знал, что это значит. Он надел лопухи наушников и приблизился всем телом к микрофону:
- Доброе утро, бродяги! С вами сегодня вечером ди-джей Роберт!
Он поднес микрофон к динамику магнитофона, дрожащим пальцем нажал клавишу с треугольником, и магнитофон начал извлекать из себя привычные глухие звуки:
«За окнами солнце, за окнами свет - это день...»
Я один, но это не значит, что я одинок,
Мой магнитофон хрипит о радостях дня,
Я помню, что завтра меня ждет несколько встреч,
И кофе в известном кафе согреет меня.
И эта ночь и ее электрический свет
Бьет мне в глаза,
И эта ночь и ее электрический свет
Льет мне в окно,
И эта ночь и ее электрический голос
Манит меня к себе,
И я не знаю, как мне прожить
Следующий день.
Лицо Роберта неожиданно озарилось робкой улыбкой долгожданного счастья...