Скопища пьяных фей
вещали, что нет островов - на избитом лбу
воды-суеты.
Черноморишка-суховей
диктует тропу человичишке и клопу,
диктует домишко - с хватательно-сцильным ре-
рефлексом, ремнём потолочным (почти как мой...)
И я закрывала глаза, но сквозь жирный крем
я видела ветер - яблочно-голубой -
что он, как питон, зажимает в кольцо притон
отшельника с видом на улицу общих мест,
и вишня глодает врагов своих алым ртом,
на битом стекле вырастают сады небес...
На тёртой ковриге, ковчежно плывущей в муть
неведомых стран, выдвижных, как из кухни - пыль,
растёт буратиновым деревом Злато-Мух -
Хранитель и Сторож -
чтоб ты из копыт не пил,
чтоб я не пила из пилы пластилин обид,
чтоб гномы пещеры и бабочки свиты их
поменьше лакали побеги футболок-бритв,
лепили зверушек из глупостей золотых -
лошадок из хлебной макушки, из мака гнёзд
зелёненьких чуд, поселившихся у ручья
смотреть-любоваться, как выпал из пола гвоздь,
крепивший цветок долголетия "огорчать"...
Тунгусские боги в кадках дымят луной.
Моллюски в бездонной дыне светильных ватт
под ватным колючим молчанием у льняной
реки в двуединие светом шипят-кровят...
А я - выбираю остров. Вне звёзд и карт.
Вне нашей высотки, не верящей в эту высь...
На битой душе затихает котёнком град.
И близость крадётся, как хрупкий эквилибрист -
по кромке шерстинок,
по усикам мёрзлых слов,
прошедших, как войско, эпоха, простуда, штиль....
Сбывается остров, куда нас с тобой несло,
когда ни один из нас наяву не жил.