Подмосковный июнь. Усыхает закат. Ночь желанна.
Все ложбины — по пояс в уступчивой лаже тумана.
Шаг торопит тропинка пробегом сквозь строй комариный.
Врёт настырно кукушка про век беззастенчиво длинный.
В тьме слова вновь язычны, точны и невинны.
Зимний города горб верблюзаячей жизни тревожной
в рюкзаке за спиной в наладоннике спит настороженно:
В незаслуженный отпуск бросаюсь, бросая сомненья,
злобы дня и затей в омут Леты, хотя бы на время.
Хорошо на душе в предвкушеньи бесшумной ночёвки,
трав некошеных шелеста и предазарта поклёвки
в четвертьутренний час. А сейчас, миновав запустение
зарастающих брошенных пашен, туда, где течение
залечившего шрамы спрямлений ручья у запруды
роет омуты, пестует летних русалок причуды.
Здесь в Иванову ночь, на поляне у мрачного леса,
среди мусорных куч и осколков бутылочных блеска,
отыщу ботанических штудий и школ посрамление —
тайный, папоротнически-сказочный пламень цветения.
Нагляжусь, восприятия трезвостью круто рискуя.
Не в гербарий его, драгоценный, и не зарисую,
а на фото и видео, в цифру, затем — заспиртую...
Кладоносную сущность свою он докажет в Стокгольме,
first-фундаментом фантоботаники... И не спросонья.