Там, за моими окнами, май. Там меняется небо со скоростью ветра, там проходят долгие, жаркие дни, лиственные, шумные, блестящие на кромке фонтанов, урчащие голубями, смеющиеся детьми. Там заходит солнце под чьими-то взглядами, занимается серый рассвет, светлеет восточная часть города. Там, за моими окнами – сад. Дорожки в нем короткие и круговые, замкнуты в стенах. Занавески на окнах делают свет розоватым, а тени – бордовыми. Вокруг меня мягкие игрушки, куклы с закрывающимися глазами, в новых платьях, цветных и ярких, как жизнь за окнами. Между камнями в стене вокруг сада нет щелей, но я иногда слышу звуки с Той стороны. Чаще всего – велосипедные звонки, вой машин, но иногда – иногда я слышу окрики и целые предложения. Я помню их все, записывая в свой блокнот. Он небольшой и уже немного истрепался. Я тщательно выравниваю страничку, отбрасываю ленту-закладку и записываю сегодняшнее откровение: «Тони, что ты там чешешься, и так опоздаем». Восемь слов из чьего-то мира, таких коротких и ценных. Говорящий был из рабочих, мальчишка, не старше 15, он ехал на велосипеде и подгонял своего младшего брата. У меня уже есть его слова, сказанные 15 марта(«Гляди какой домина, живут же») в полдень, и 22 апреля(«Вечно ты плетешься») в шесть вечера, на обратном пути. Из чего можно сделать вывод, что они недавно переехали в пригород, потому что все местные знают Имение, и старшие посылают его этой дорогой в город за покупками, которых нет в маленьких магазинах поселка. Мне очень хотелось взглянуть на обладателя этого ломающегося голоса. Он представлялся мне невысоким, черноволосым, широковатым в плечах, одетым в рабочие широкие штаны, кепи и жилетку с груботканой рубахой. Для удобства я нарекла его Боб. Его младший брат, который в ответ на все реплики только обиженно пыхтел, видимо очень стараясь угнаться за старшим, скорее всего был слабеньким, худощавым бледным мальчиком лет семи-восьми, весь в пыли и в слишком большом пиджаке с чужого плеча. Воображение часто рисовало мне сцены их жизни: деревенская брань, вечно голодные родители, работающие в домах вроде нашего горничными и лакеями или сжигая легкие на ткацких фабриках, чтобы прокормить минимум троих детей(не будь третьего, совсем маленького они бы наверняка смогли ездить в город сами). Их жизнь представлялась мне тяжелым трудом, простотой, необразованной ясностью и искренним весельем, праздниками с дешевыми подарками, которые приносят огромное счастье, будними, которые начинаются до восхода запахами вареных овощей, свежего сена, ржанием лошадей и грохотом домашней утвари, вечерами при свечах или слабых электрических лампах над Библией, которую отец читает всему семейству. Я видела пряди волос, выбившихся из-под косынки матери, держащей на руках младенца, видела как старший тайком щипает младшего за лопатку, тот вскрикивает и остается виноват, как всегда.