Когда в квартире дрожит предрассветный воздух, Когда сквозняк замершие пятки лижет, Когда ложиться спать уже слишком поздно, А на работу собираться рано, Когда нам хочется быть хоть немного ближе, Мы друг другу рассказываем о шрамах, О едва заметных рубцах, О ранах, не вылеченных до конца, Что особенно ноют осенью. У меня их шесть, у него - восемь . Я начинаю с лица, С переносицы, сломанной, когда мне не было и пяти, Затем говорю о много раз расцарапанном подбородке, О первых попытках робких Уйти Из школы, от себя, из дома, О елочных игрушках, осколками врезавшихся в ладони. Потом рассказываю о вывихнутом плече, О тонкой белой полоске чуть ниже лопатки, Обо всем, о чем когда-либо доводилось плакать, И о том, что не успокаивалось ничем: Ни водкой, ни водой, ни чаем. Он меня слушает, отвечает, Рассказывает о своих печалях. И мы говорим до утра, до вечера, до следующего утра, До больного горла, будто кто-то вставил в него иглу. И тогда остается всего один шрам - Единственный шрам, О котором нельзя говорить вслух.