Я вижу, как сводных - в султаны, в цари, в корчму...
А я - не могу так - плясать на столе, как Витт.
Мне просто бы душу свою прислонить к плечу
и красную кнопку дыханием надавить.
А кто-то тебе обещает дожить до ста,
рожает тебе рубаху, солому, клеть...
А я - научу тебя с чёрного выть листа,
и вешаться: словно музыка - о балет -
тереться о ворос быта, и купорос
пробирок мобильных в уши, как воск, залить...
...а ты меня баиньки спрячешь под купол роз,
отчаянно жалящих нервами...
Из золы
домашних везувиев вытащишь волчий Рим.
Как гуси, взмахнут крылья тюли...
Мы будем тлеть,
ты мой нерождённый, как те, что сошли с горы,
а люди их - камнем, огня не приемля...
Плеть
моей тишины гадюкой обвилась - слух
теряет тебя, не рождённого.
На губах -
попытка не сбыться, считая себя до двух,
рожая себе по тысяче снов-рубах -
но - рвутся, но лопают - гной, и ещё раз - гной,
и куколки непричастности к рёбрам и
тому, кто меж туч вечерами рисует хной
по синему бархату скользкое эхо "мы".
И бархат живёт до ста, и ещё живёт.
И хне фараонной в личико кислотой
плюётся луна.
Скользко яблоко тает в рот.
И в дрёме мерещится:
мамонтик золотой
слонихе под деревом радугу подаёт
букетом:
немного полыни и бергамот,
ромашки, и папороть, солнечный талый мёд,
лианы раздетые, и мокрый лотос, мыт
губами людей не рождённых, чей шёпот - плот,
идущий под воду: забыть, всё-всё-всё забыть -
и скользкое эхо, и сны, и наждак, и мак
рассвета всходящий, когда я без всех рубах,
без всяких одежд тебя шью - не хватает язв
на коже.
И ломка у игл.
И считать до "раз",
не сбывшись, сбиваясь.
И воздух царапать: "мой...."
И прятаться в бархат, залитый прозрачной хной.