Со мною рядом, на скамейке,
Откуда ни возьмись, возник
В видавшей виды телогрейке
Седой и сгорбленный старик.
Мы молча рядышком сидели
С ним на скамеечке вдвоем.
Я молча слушал птичьи трели,
О чем-то думая своем.
Я слишком сильно затянулся,
Окутав дымом старика,
Но он внезапно улыбнулся,
Ко мне подвинувшись слегка.
Спросил старик - Никак "Гавана"?
Я утвердительно кивнул,
Достал другую из кармана
И, угощая, протянул.
Старик внимательно понюхал
Ее, смешно наморщив нос,
Как хлеба нюхает краюху
Бродячий и голодный пес.
Затем вернул, сказав - Спасибо,
Лет двадцать уж, как не курю.
Слегка задумался тоскливо
И повторил - Благодарю.
Разговорились мы с ним быстро.
Старик как будто молодел,
В его глазах мелькали искры,
Когда он в прошлое глядел.
Он мне рассказывал, как другу,
Что плавал в море много лет.
В Карибский кризис вез на Кубу
Груз баллистических ракет.
Он лично видел Че Гевару,
О чем-то с ним он говорил
И до сих пор хранит сигару,
Что Команданте подарил.
Он говорил о черном роме,
Как будто пил его вчера,
О темнокожей белладонне,
Что танцевала до утра.
Он напевал "Гуантанамеру"
И в ноты точно попадал.
Я, следуя его примеру,
Ему посильно подпевал.
Он то сбивался на испанский,
То вновь по-русски говорил.
Он вспоминал бордель гаванский,
В котором две недели жил.
Он говорил так увлеченно,
Не прекращая ни на миг,
Что понял я: определенно -
Лишь прошлым может жить старик.
Смирился с возрастом он телом,
Но протестующей душой
На возраст свой плевать хотел он
И на Костлявую с косой.
С тех давних пор промчались годы,
Подводит память иногда,
Но запах Острова Свободы
Он не забудет никогда.
***