- Ну, девчонка вырастет счастливой, ишь, глаза какие, словно сливы, - помню, акушер тогда сказал.
И поднёс тебя ко мне поближе. Точно, тёмно-синие глаза, чёрные волосики, и, вижу, нос курносый, губки, словно вишни, вся в отца, и, видно, егоза.
Утром в послерОдовых палатах суетно. Отцы внизу галдят, мамочки в застиранных халатах на окошках виснут.
ДокторА-то не дают показывать ребят.
А моя упрямая соседка бегала к окошку, и не раз с девочкой, она с ней, как наседка, всё возилась, мол, моя-то Светка, не в меня, не в мужа удалась. Мы все белобрысые, с носами длинными, короче, носачи. А малышка, ну-ка, гляньте сами, с тёмненькими, в кольцах волосами, и носишка задранный торчит. Только вот беда, не хочет кушать, не сосёт, ну что за ерунда...
Я лежу, читаю письма мужа. А тоска такая! Гложет душу. Плохо так, что и не передать.
Почему? А я сама не знаю. Мне ребёнка тоже принесли. Светленькая, тихая такая. Голубыми глазками моргает, грудь взяла, ни капли не пролив.
Только я лежу и плачу, плачу. Муж такие телеграммы шлёт! Он же на Камчатке был. Ну, значит, принесли от мамы передачу. Я реву. И вот идёт обход.
Доктор рядом сел.
- Ну, что случилось? Да на вас лица, мамаша, нет! Тамская, скажите мне на милость, может, что болит?
И отпустило.
- Доктор, я же – Дмитриева.
- Бред!
Выскочил, упала табуретка. Ну, главврач примчался, доктора. Выяснилось, нас с моей соседкой, случай для роддома крайне редкий, санитарки спутали вчера. Бирочки прибили на кровати: ей – мою, а мне – наоборот.
А соседка в рёв, с какой, мол, стати, мой ребёнок, и не спорьте, хватит! И тебя никак не отдаёт.
А потом ей дочку показали. И признала сразу – наша кровь. Длинный носик - папочкина краля!
Ну и я смотрю и вижу – Валя! Валентин! И точно, в глаз, не в бровь!
Да моя, моя ты! Это точно! Только вот тревожусь иногда. Знаешь, просыпаюсь часто ночью, и гадаю, вдруг уплыло, дочка, счастье с молочком моим тогда?
