Часть четвертая
Во время беременности племянницы дядя развил бешеную активность, не свойственную ему ранее, и «выбил» для передовика производства, лучшего работника и гордости фабрики (именно такие обороты употреблялись в прошениях) двухкомнатную квартиру в ближайшем Подмосковье.
– Тонька, не обессудь. Что смог – то смог. Зато теперь у тебя собственное жилье. А на рождение ребенка могу машину подарить. Хочешь?
Вот уже чего-чего, а такого подарка от родного дяди Тоня никогда бы не приняла. Слишком гордой она уродилась. Квартира – другое дело, квартиру она заработала своим честным трудом, и считала, что фабрика должна ей куда больше. А то, что родственник так поздно позаботился о жилье для нее, да еще в дыре, да накануне наступающего одиночества, лишний раз доказывало, что пограничные столбы – не миф. Граница на замке, шлагбаум клацнул и перекрыл доступ в красивую, сытую жизнь, взбудоражив и без того рвущуюся наружу зависть.
Тридцатилетие Антонина встретила в собственных, но так и не ставших родными, стенах вдвоем с новорожденным сыном. Временами ей казалось, жизнь закончена; послеродовая депрессия и, как следствие – изменение характера, чуть было не спровоцировали суицид. От безумного поступка спас приезд родителей. И хоть пробыли они недолго, времени разобраться в себе женщине хватило. Мудрый отец очень кстати подсунул обожаемого им Ницше – Тоня от корки до корки прочитала философа, сделала какие-то свои, ей одной ведомые, выводы, и с тех пор считала, что в тридцать лет родилась заново.
Дядя, его жена, обе их дочери естественно не оставляли без внимания молодую мамашу, они наезжали часто, привозили много подарков, забивали холодильник дефицитными продуктами. Тоня видела: она больше не часть их жизни, это чувствовалось по брезгливым взглядам, который сестренки кидали на спартанскую обстановку Тони, по ужасу в глазах тетки, когда та поднималась до Тониной квартиры по грязной лестнице на второй этаж. Женщина поняла: дальше бороться за свое счастье, за счастье сына, за благополучие и комфорт предстоит самостоятельно, и наотрез отказалась от помощи московских родственников. Во всяком случае, раньше, чем они бы сделали это сами.
– «Всё, что нас не убивает, делает сильнее», – цитировала Антонина немца. Слушатель – Владька, ничегошеньки не понимал и весело смеялся.
– Меня Всё убило, теперь я не просто сильнее, я сверх сильнее. Моя «смерть» – иммунитет от будущих «болезней». Я построю новую судьбу, я полюблю ее, я буду бережно, с трепетом и нежностью оберегать ее от любых посягательств. У меня обязательно будет личное счастье. – Твердила Антонина каждое утро перед зеркалом и верила в свои заклинания.
Она рано вышла из декретного отпуска, перепоручив заботы о сыне детским учреждениям. Ясли, детский сад – отные Владька бывал дома редко, в основном в выходные да во время отпуска матери. С полугодовалого возраста мальчик познакомился с советской системой воспитания, именуемой пятидневкой.
А что Тоня? А Тоня начала прокладывать свой путь. Познала все радости карьеризма, прошла нелегкую школу унижений и оскорблений, ощутила соблазн «легкой» наживы и научилась выживать в любых условиях. Самый тягостный отпечаток на новую, формируемую судьбу, наложили унижения, которые Тоне пришлось испытать, работая продавцом в ювелирном магазине. Покупательницы попадались разные, чаще – вздорные, избалованные «куклы» – жены при мужьях. Антонина звала таких – «дама-хозяйка». Бездельницы, болтушки, любимым занятием у «хозяек» считалось доведение продавцов чуть ли не до инфаркта. Оскорбляли и радовались, смеялись в лицо, зная – стерпят работники прилавка, пусть даже во вред собственному здоровью. Работодатели долдонили: «Покупатель всегда прав». Продавцы принимали на веру слова начальства и молчали. И опять, как ни странно, боль от унижений Антонина расценивала, как полезный, умиротворяющий подарок – чем сильнее была боль, тем увереннее становилась Тоня, тем меньше оставалось комплексов. Кроме зависти. Эта «жаба» оказалась на редкость живучей и прилипчивой.
Помыкавшись полтора года в разных организациях, Антонина не выдержала и, усмирив гордость, отправилась на поклон к дядьке. Он, хоть и ушел на заслуженный отдых, связи с нужными людьми не растерял.
Именно в тот год правительство СССР приняло решение возродить «Торгсин», но в несколько ином воплощении. Раньше в обмен на товары принималось золото от любого гражданина страны, при возрождении «Торгсина» применили опыт «спецотделов» ЦУМа и еще нескольких магазинов, обслуживающих советских граждан, отработавших за границей. Да и золото у широких слоев населения к тому времени закончилось. На узкие же слои, вкусившие сладкую заграничную свободу, требовался крепкий ошейник с коротким поводком в виде живых, полуживых или почти живых денег. Отказ от безналичных расчетов был выгоден всем: и продавцам, и покупателям. Кроме того, розница была удобна иностранцам. Какой шутник стоял у руля и придумывал названия, но, словно, издеваясь над родной «деревянной» валютой, торговые предприятия получили имена деревьев. В РСФСР – «Березка», на Украине – «Каштан», в Азербайджане – «Чинар», и только в Латвии эта торговая сеть называлась «Дзинтарс», что в переводе с латышского означает янтарь.
Часть пятая
Как правило, на работу в «Березку» брали хорошо проверенных знакомых и родственников. «Блатные» работали с ленцой, загружая своими обязанностями «не блатных», которые трудились за двоих, а то и за троих и помалкивали. Небесная манна не часто падает с небес. А то, что «Березка» – манна, сомневался лишь самый непроходимый тупица. Практически клубная система, избранность, недоступный для обывателя ассортимент товаров и продуктов – сделали из «Березки» миф. Клиентом магазина, конечно, мог стать и рабочий самой прозаической специальности, хоть дворник, но только если он работал за рубежом и получал зарплату в сертификатах. Иностранцы, дипломаты, специалисты «Зарубежстроя» – вот краткий перечень привилегированных слоев советского общества, имевших доступ к благам цивилизации, к бытовому счастью, преимущественно, импортному – привычному. Фактический перечень был значительно шире. Номенклатурные работники, лица из тех, кого именуют публичными – артисты, писатели, журналисты, космонавты, ученые – все, на кого падал выбор чиновников Внешпосылторга, в чьем ведении находились «Березки», кто имел возможность быть занесенным в особые списки, важно открывали двери магазинов наравне с иностранцами и работниками дипкорпуса.
Образование сети магазинов «Березка» привело к появлению спекулянтов, скупавших сертификаты, а в последующем чеки. Аферисты (их еще называли фарцовщиками) делились на тех, кто имел возможность покупать товары для дальнейшей перепродажи, и торгующих заменителем валюты. Спрос на сертификаты и товары из «Березки» был огромным. Продавцы, товароведы, заведующие секциями, директора филиалов и не заметили, как были подмяты барыгами, умело вовлекавшими в свой бизнес работников элитной кормушки. Устоять перед соблазном наживы, практически ничего не делая, сложно. С праведной дистанции сходил каждый второй работник магазина, каждый первый находился в пограничном состоянии.
Антонина, начавшая работать с первых дней открытия «Березки» в Астраханском переулке рядом с банями с одноименным названием, переступила запретную черту примерно через два года работы. А до того росла, полнела и тяжелела жаба-зависть к сослуживцам, внутренний голос которых, именуемый в советской литературе совестью, честью или, допустим, долгом, спал глубоким сном. Зрела зависть, зрела и, наконец, разрешилась от бремени. И так легко стало Тоне, так вольготно, привольно так, и главное – в момент улетучились многочисленные проблемы.
Будучи женщиной неглупой, Антонина решила действовать на свой страх и риск самостоятельно. К двум будущим партнерам, как она мысленно называла их, присматривалась долго, изучала повадки, мимику, следила за жестикуляцией. И только после тщательного анализа подстроила ситуацию, при которой не она обратилась к спекулянтам, а они к ней. Альянс получился неплохой, дела троицы быстро пошли в гору. Хорошо продуманный бизнес по сбыту дефицитных товаров, по незаконным валютным операциям скоро принес свои плоды. Тоня уже не бедствовала. И появилось долгожданное то, что можно было назвать личной жизнью – мужчина, редкие встречи с которым напоминали праздник, но происходили в обстановке повышенной секретности. Ревнивая жена любовника имела слишком большой вес в обществе.
Уговорить на переезд в Москву мать не составило труда – бабушка очень скучала по внуку, переживала за его «пятидневную жизнь», к тому же Сибирь не держала так крепко, как раньше, когда был жив супруг. Да и дочь дала слово: «Могила отца не останется без присмотра». Надо отметить, слово она сдержала, в Новосибирск с матерью и Владькой они ездили часто.
Зажили хорошо, весело, сытно. Однако, осторожная Тоня Графова не шиковала на показ, как делали это коллеги, разодетые в товары из «Березки» и разъезжающие на личных автомобилях. Ведя скромный образ жизни, она копила деньги на обмен квартиры в Москву. Дядины пятикомнатные хоромы все еще стояли перед глазами. И Тоне очень хотелось доказать родственникам свою состоятельность. Методично и упорно она шла к своей цели.
В начале 80-х Антонина переехала в столицу. Естественно не на улицу Горького, хотя утереть нос двоюродным сестрицам очень хотелось, да и средства теперь уже позволяли. Привычка к осторожности подсказала разумный выход: квартира почти в Центре, не больше «трешки», но в новостройке, будет самым удачным решением. Такая нашлась в кооперативном доме рядом с кинотеатром «Перекоп» на Каланчёвке. Окнами она выходила в тихий двор, шум от электричек сюда не доносился, до метро – рукой подать, инфраструктура – лучше не пожелаешь. «Как в старые, добрые времена на Горького, – радовалась Тоня, – причем, без СО2 с главной улицы столицы».
Первой на новоселье явилась Наталья и цепким взглядом пробежалась по полкам с цветным богемским стеклом, по рядам дорогих подписных изданий, громким цоканьем оценила полное собрание БВЛ (библиотеки всемирной литературы), босиком прошлась по таджикским коврам ручной работы, постояла перед искусными копиями полотен известных художников, повздыхала, а потом неожиданно выдала:
– Завидую я тебе, Тонька. Ты – молодчага! Сама всего добилась, а мы все за папочкину спину прячемся.
– Разве? А как же твой Иосиф? Он вроде важный пост в Министерстве по туризму занимает.
– А что Ёсик?! Что он может?! Папа – да! Он мог всё и даже больше! – горестно воскликнула сестра, а потом тихо добавила:
– Если бы не его дурацкая честность…
Антонина понимала, кривит душой Наталья, обвиняет отца, скрывая свою страсть (даже зависимость) к безумному коллекционированию предметов роскоши. Дядя Сёма вечно ругался со старшей дочерью по этому поводу. Тоня проигнорировала начатый щекотливый разговор, мягко переведя его на детей да здоровье родных и еле сдерживая радость – сестра завидует ей!
Наталья, позже и вторая сестра, Эля, вновь стали частыми гостьями у Антонины. И эту, неожиданно возобновленную дружбу, Тоня отлично понимала – родственницы почувствовали в ней, пусть не ровню себе, но человека своего круга. Причастность к «Березке» также имела значение, ведь услугами сестры Наталья и Эля пользовались слишком часто.
Восемнадцать лет, два месяца и три дня – конечно, не самый внушительный стаж, но именно столько, согласно записи в трудовой книжке, отработала в магазине Графова Антонина Ивановна. И уволилась в тот момент, когда ей предложили должность директора. Что-что, а о текучке кадров в «Березке» Антонине было известно не понаслышке. «Текли» в первую очередь как раз именно директора, одни по собственной воле, другие по воле судебных органов. От греха подальше, к более любимому делу поближе Антонина и ушла, обезглавив ранее созданный ею же альянс и, как ей казалось, обрубив все концы.
Часть шестая
С выпученными глазами Барсик влетел в комнату, запрыгнул на диван и забился под одеяло к Антонине Ивановне. Следом явилась Гуля и сладким голосом позвала кота:
– Кыс, кыс,кыс. Барсюша, выходи. Хватит прятаться, заюшка. – На старуху она даже не взглянула, словно той и не было в комнате.
Видимо, человеческий голос вспугнул птицу – она стремительно выпорхнула из-за кресла, да так неожиданно, что Гуля потеряла равновесие и упала на старуху. Взвыл кот, которому, наверняка, хорошо досталось от падения, он выскочил, как ошпаренный, из-под двух тел и в упоении начал гоняться за голубем.
– Сууууука! – завизжала Гулизар, наткнувшись на колючий взгляд Антонины Ивановны. – Чтоб ты сдохла, ведьма проклятая. Свою жизнь переломала, сына своего угробила, мою пустила под откус. Сууууука!
Машка с дочкой стояли рядом и радостно кивали в такт воплям. Сообща они кое-как справились с голубем – самая младшая из троих, самая жестокая и бессердечная прибила его, прихлопнув тапком. К огорчению кота, которому игра определенно нравилась.
«Эта далеко пойдет, переплюнет всех и вся. Мать-то дура набитая, с восьмью классами образования, а Этой и образовываться не надо – отцовы уголовные гены, видать, крепкие, ¬– иначе, как Этой, Машкину дочь старуха не называла, с самого первого дня, как уборщица привела ее в дом. – Если бы не случайное падение, не перелом шейки бедра...»
Год назад Антонина Ивановна поссорилась с соседкой. Крепко поссорилась – так, что всегда сдержанная Светлана Тихоновна вернула подарок, серьги с крупными изумрудами, несколько лет назад подаренные старухой. А, кроме того, принесла и разорвала на мелкие кусочки дарственную на квартиру. К тому ж, нагрубила, что было противоестественно самой природе соседки.
– Подавись своим богатством, – пожелала на прощанье Светлана, и только после ее ухода Антонина Ивановна поняла, что совершила самую глупую ошибку из всех, какие ей приходилось совершать.
Света, профессор экономики, преподаватель МГУ, проработавшая долгие годы в СЭВ, имела в доме репутацию честного и справедливого человека. Шефствуя над тремя соседками-пенсионерками по этажу, она тратила на них свою собственную пенсию, которую, конечно же, нельзя было даже соотносить с грошами, что платят простым российским гражданам. За заслуги перед Родиной и СЭВ она получала достойную награду.
И Антонину Светлана опекала по-соседски, никогда не забывала поздравить с праздниками, помогала с покупками продуктов и предметов первой необходимости, лекарств, захаживала на чаёк вприкуску с долгими, задушевными разговорами, освободила от походов в сберкассу для оплаты коммунальных платежей – в общем, создала рай для подшефных пенсионерок. С такой соседкой всему этажу жилось очень даже комфортно. Кому-то это может показаться странным, фантастическим, ведь бескорыстие в такой яркой форме, можно сказать, в чистом виде, сегодня встретить практически невозможно, но Света никогда ничего не требовала взамен.
Старуха называла соседку ангелом, и не ожидала, что у ангела имеется характер, ей не верилось, что ангел может запросто хлопнуть дверью и вычеркнуть ее из своей жизни. «Попсихует и успокоится», – рассудила утром Антонина, но уже через два дня поняла, как глубоко заблуждается. Светлана обиделась по-настоящему. Да и было за что обижаться – тут уж старуха душой не кривила. Но, не смотря на то, что ошибку поняла, исправлять не стремилась, мириться с соседкой мешала все та же гордость.
Неделю назад Антонина Ивановна выписалась из больницы, в которой провела почти месяц после операции по поводу перелома шейки бедра. У стариков подобные операции не проходят бесследно, как правило, полная дееспособность не наступает, вот и Антонине лечащий врач при выписке сообщил, что ходить она сможет вряд ли. А уж если (не дай Бог!) второе падение… Старуха перепугалась не на шутку. На призывы Светланы Тихоновны тренировать ноги и хоть помаленьку вставать, Антонина только ругалась в ответ. Она вообще с годами стала очень раздражительной и сварливой, а болезнь эти черты характера превратила в приоритетные. Соседка, пока старуха лежала в больнице, ухаживала за котом, ставшим причиной перелома (хозяйка споткнулась об него и неудачно упала), ежедневно навещала больную, варила ей куриные бульоны, лепила паровые котлетки, протирала овощи, приносила свежее белье, памперсы, пеленки, лекарства, убирала квартиру Антонины. По требованию старухи даже расписку – согласие на операцию, написала.
– Да кто я тебе? Ведь даже не родственница. Попросила бы своих сестер приехать да согласие дать. Или сама пиши расписку, – попыталась уйти от ответственности профессор.
– Нет у меня больше родственников. Умерли они все для меня. Ты моя единственная наследница. Или забыла?
– Тьфу на тебя, Антонина Ивановна, если ты думаешь, что я ухаживаю за тобой из-за квартиры, так забери дарственную, уже миллион раз говорила об этом. А сестрам все равно позвонить нужно. И выгонять их не стоит, когда приезжают навещать тебя.
– Врешь ты все, – раздражительно возразила старуха. – Ни один здравомыслящий человек не откажется от дополнительной жилплощади.
Если бы только подумать могла она, как была права и не права одновременно.
Часть седьмая
То ли наркоз во время операции так подействовал, то ли в организме старухи произошли серьезные возрастные изменения, но по возвращении из клиники, ее словно подменили. Первое, что она сделала – собрала почти все свои многочисленные драгоценности, в основном, наиболее дорогие, сложила в целлофановый пакет и запихала в ящик дивана, на котором спала, туда же сунула и коробку с деньгами. «Похоронные» – гласила надпись на таре из-под обуви, а внутри лежали туго перетянутые резинками доллары, евро, рубли и записка с подробным описанием процедуры похорон. Что, что, а процедура последних проводов была тщательно продумана: белье, одежда, обувь будущей покойной, аксессуары, количество любимых лилий, название мелодии при погребении, меню поминок, форма и материал надгробия, даже цвет последнего пристанища были прописаны твердым почерком Королевы сразу после выхода на пенсию.
И в больнице, и уже дома после выписки целыми днями Антонина Ивановна брюзжала, все новости по телевизору подвергались безжалостным комментариям, старухе всюду чудились враги, воры. Светлана Тихоновна, когда заходила проведать, только головой качала, но помалкивала. О том, что у соседки прогрессирует маниакальная зависимость, предупредил лечащий врач. Но всякому терпению наступает предел, наступил он и у невероятно терпеливой Светланы, когда Антонина Ивановна неожиданно заявила:
– Ты меня обокрала.
– ??? – Светлана в первый момент подумала, что соседка бредит.
– Я знаю точно, ты – воровка. – Четко, ясно и вполне осмысленно добавила старуха. – Денег было больше. Не хватает пятидесяти пяти тысяч.
– А сорок тысяч операция? – чуть не задохнулась от возмущения Светлана Тихоновна. – А пеленки с подгузниками, лекарства, ходунки – ты хоть представляешь, сколько все это стоит? Я из твоей коробки, кроме операционных, взяла дополнительно всего пятнадцать тысяч. Между прочим, с твоего позволения – чтобы с врачами да нянечками рассчитаться, а все остальное куплено на мои личные средства. И заметь, я не требую возврата потраченных на тебя собственных денег.
Но Антонину переклинило, она слышала только себя и кричала:
– Воровка! Воровка! Воровка!
Как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Поговорку можно в равной степени адресовать обеим сторонам конфликта. Светлана доигралась в добрую фею, Антонина лишилась помощи и получила свои же в общем-то ненужные серьги и клочки договора дарения собственной квартиры.
Через несколько дней раздался звонок, в трубке Светлана Тихоновна услышала голос коменданта дома:
– Уж не знаю, что там у вас произошло, не мое это дело, но мне позвонила Графова, ваша соседка. Ревет горючими слезами. Говорит, что вы с ней больше не дружите и просит помощи в поиске приходящей сиделки-домработницы.
Злость на старуху еще не прошла, из-за ссоры у Светланы третьи сутки ныло сердце, однако она предприняла попытки и нашла «няньку».
Машка, приехавшая на заработки из Молдовы, работала уборщицей в местном жилуправлении, за ней было закреплено пять подъездов, в том числе, и тот, в котором жили Светлана и Антонина. Согласилась она с радостью, даже не спросив о сумме заработка. Профессор облегченно вздохнула: «Маша – женщина вроде опрятная, хоть и убирает подъезд из вон рук плохо. Но на безрыбье и рак – рыба», – мелькнула мысль и тут же забылась.
Ту же пословицу вспомнила и Антонина Ивановна, когда Машка впервые пришла к ней. Выбирать не приходилось, тетёха была принята на работу. Постепенно старуха привыкла к уборщице, стала чаще покрикывать на нее, «учить жизни», капризничать. От окриков, от нравоучений чистоты не прибавлялось, хозяйка из Машки была никудышная. А потом появилась Эта. Алчно бегали глазки, рыскали по стенам, по шкафам, руки тянулись все потрогать. Мать привела ее и оставила с хозяйкой, потому что в жилуправлении объявили субботник на весь день. А старуха, как назло, плохо себя чувствовала, с ней требовалось побыть хотя бы два-три часа.
В девчонке двадцати с небольшим лет, внешне напоминающей крысу, бурлила энергия, она ни секунды не могла усидеть на месте, вертелась волчком, а в маленьких глубоко посаженных глазах читался нездоровый интерес к чужому имуществу.
– Ой, а что это у вас тут? – Эта бесцеремонно выдвинула ящик комода и начала рыться в нем.
– Не трогай! – рявкнула Антонина Ивановна и в ту же секунду увидела вспышку ярости на лице девчонки. Сначала опешила, потом испугалась, а затем совершила дурацкий поступок, который повлек за собой цепную реакцию несчастий и бед.
– Знаешь, – старуха постаралась придать своему голосу твердость, властность, – открой вон тот шкафчик. Где-то посредине, ближе к задней стенке, нашарь рукой футляр. Да, да, он самый. Открой.
– Ух, ты! Красотища-то какая! Я таких цацек отродясь не видала. – Эта тут же побежала к зеркалу и стала примерять драгоценности.
– Возьми их себе. Мне уже не носить, и в могилу с собой они ни к чему. А ты молодая. – Вторично обнажилась алчность в глазах Этой, а вот благодарности так и не последовало.
«Если бы не моя глупость… Света, Света, Света… – беззвучно шевелила губами, звала на помощь Антонина Ивановна, – если бы немножко сил… в стенку бы постучать палкой, может, Светка услышит… вчера ведь вроде ее голос был, когда скорая приезжала… наверно, Эта не пустила ко мне…»
Старуха попыталась заплакать, но слез не было, как их не было, когда с сыном случилась беда.
Часть восьмая
Со школьной скамьи Владька мечтал о профессии хирурга, бредил этим, читал специальную литературу, выписывал журналы по медицине. Тоня радовалась – не пошел по стопам отца. Вообще-то, Игорь пытался наладить с сыном контакт, Владиславу как раз исполнилось двенадцать лет. Как же ее удивили и порадовали слова подростка, когда папаша вместо приветствия сунул тому в руки подарок – игрушку, машинку, для детей двух-трех летнего возраста:
– Держи! Папка дарит!
– Вы, дяденька, что-то напутали. Нет у меня отца и быть не может – мой отец геройски погиб при исполнении служебного долга. – Сказал, как отрезал Владька, кинул за порог игрушку и захлопнул перед визитером дверь.
Какой долг? Какое-такое геройство? Ну, учудил сынок! Ну, придумал! Молчун, «ботаник», и вдруг такие страсти. Характер показал, значит, ее чадо не такой уж маменькин сынок, как все вокруг считают. Тоня долго смеялась. Как она гордилась им! Настоящий мужчина растет!
Еще больше она гордилась, когда мечта сына осуществилась. Хвасталась всем подряд его успехами в учебе, делилась планами на будущее. И все знакомые удивлялись, непривычна была Антонина в излишней говорливости да хвастовстве, ведь сама она никогда не афишировала свою личную жизнь. Что-что, а «сор из избы» женщина никогда не выносила. Жалила саму себя, точно скорпион, хотя по знаку зодиака была «Девой».
В квартире на Каланчёвке прожили недолго, подвернулся выгодный обмен на равноценную площадь. Антонина, не медля, согласилась, и уже через две недели они поселились в доме сталинской постройки рядом с Ботаническим садом, вернее, с его филиалом – Аптекарским огородом. До сих пор она помнит тот райский уголок, окна квартиры выходили на сад, который благоухал свежестью с ранней весны и до поздней осени. Пожалуй, это было самое лучшее из мест, в которых семье Графовых довелось пожить, а переезжали они часто. Причины или поводы находились всегда самые неожиданные. То Владьку в школе обидят: самого безотцовщиной назовут или мать – торгашкой. То встретит Антонина в лифте кого-нибудь из своей прежней жизни и окажется, что человек тоже живет в доме. То соседи не понравятся. А пару раз обмены затевались просто так, по привычке. Однако миграция происходила преимущественно в пределах одного района.
Когда Антонина в очередной раз объявила о скором переезде, Владик впервые взбунтовался:
– Мама, ищи вариант размена на две квартиры – себе и нам с бабушкой. Мы больше колесить по Москве не намерены, отдай нам нашу часть площади, а свою меняй, сколько вздумается.
Спорить с взрослым сыном, к тому времени хирургом, мать не стала, решив, что у Владьки появилась девушка – не сегодня-завтра ведь может жениться. Так они оказались в разных домах, но на одной улице. Сын с бабушкой – в двухкомнатной кооперативной квартире, Антонина – в однокомнатной. Знакомый риэлтор устроил все самым лучшим образом. А спустя несколько лет Антонина совершила последний, окончательный обмен, максимально приблизившись к сыну – в соседний подъезд. Она неусыпно и болезненно-ревностно следила за своим мальчиком, кидалась, точно Матросов на пулеметную амбразуру, на всех девушек, появлявшихся в его жизни. Думала, что защищает любимое чадо, считая, что только она одна точно знает какая именно невеста подойдет Владьке. Пока была жива бабушка, сын выходки матери кое-как сносил, но после кончины любимой бабки, оставшись один в квартире, перестал порой пускать Антонину даже на порог.
– Я не один. – Резко, холодно, недовольно буркал он в домофон и отключался.
К тому же у Владислава был еще один серьезный повод сердиться на мать. Он с детства ненавидел, когда она решала за него абсолютно все – от покупки носовых платков до выбора подарка однокласснику на день рождения. Самостоятельность не приветствовалась. Мать руководила его жизнью, стояла у руля, вертела им, как хотела. Он безропотно стерпел фиктивный брак, навязанный матушкой. Терпеливо сносил визиты фиктивной жены-дагестанки Гулизар, которую мать взяла под свое крылышко, работая заведующей секцией в универмаге, приблизила к себе, сделала фактически своей тенью. Но когда Гуля начала проявлять чрезмерную настойчивость, попыталась превратить фиктивный брак в законный, повзрослевший и поумневший Владька потребовал развода, и в категоричной форме попросил обеих женщин не совать более свой нос в его жизнь. Дальнейшее развитие событий еще больше укрепило его в правильности своего поведения в отношении матери и бывшей фиктивной супруги. Когда до Антонины дошли слухи о беременности девушки сына, о том, что он хочет на ней жениться, она поступила подло, можно сказать, предательски. На пару с Гулей девушку выследили, вычислили ее место жительства, познакомились с ее родителями, придумали легенду, нагородв про Владьку таких небылиц, что не только родители, но и сама невеста резко дали «задний ход», ничего не объяснив недоумевающему жениху. Правду же он узнал через несколько лет. Мать его сына в тот момент была замужем и к ребенку даже приближаться запретила.
О том, что где-то в Москве, возможно, совсем недалеко, родился, живет, растет ее внук, Антонина старалась не думать. Напоминала об этом обычно «добрая» Шомаева.
– Знаешь, Антониночка Ивановна, я вчера совершенно случайно встретила бывшую, Владькину. Она с сыном гуляла. Пацаненок-то блондинчик, в отличие от нашего любимого чернявого мальчика. Ничего общего с Владиславом. И никакой анализ тут не нужен. Так что будь спокойна, ты – не бабушка.