На шпильках кралась ночь - седой толстяк,
лишённый листьев, голоса и пола.
Окно дрожало мнимым мыслям в такт,
и падал снег из пыли с сонных полок.
В подушках, перекроенных по дням,
толкались снами маленькие черти.
Ходили фавны ласкам по пятам,
кололи воздух сотнями мачете
холодных взглядов. Было зябко. Стыл
дыханья бисер. Нежились пожары
всех тех, кто не боялся высоты,
в ладонях, одиноких, словно Шарик,
на улице забытый. Всех святых
несовершенных чемпионов страха
душила простынь, словно жертву - псих,
родившийся в смирительной рубахе.
Собакопавлово хотелось ныть.
Шарахаться. Прикуривать от дебрей
щеки небритой. Но цеплялась нить
спины за спину. Воздух, будто степлер,
прикалывал дыхание к дыха...
Пытался вспыхнуть Марс слезинкой мистик
и, поперхнувшись стоном, затихал
под шёпотом чернильной кляксы, с кисти
небес сорвавшись.
Вздрагивал канат -
носочки были острыми, как чили...
Не спал опустошённый космонавт-
эквилибрист. Часами ночь сочилась.
Бледнела бездна на границе губ.
Бродяга-страх ресницы прятал в маску...
Мы засыпали, как остывший суп
на сипе газа, на почти-романсе
чуть тёплой искры.
С полок сыпал снег
оглохшей пыли. Серой-серой ватой
стучалось в раму утро - ласко-сек
железный с алым шёлковым канатом
в грудной печи....
Мол-
чи...