Изолента ветров вырывает птенцов на «…шестнадцать…»,
машинист ветровоза забыл, где его тормоза…
Это странно чуть-чуть – по-собачьи паршиво прощаться,
о(т)пускать, как грехи и рекламу, павлиньи глаза…
Это сложно – вбивать каблуки в торфяные колени,
в соплевидный картофель песка, в океанный язык –
твой язык выедает нахальная мыльная пена,
твой песок – почти камень в болючих засосах косы.
И мерещится: где-то, как сахар в пинцетных увечьях,
словно коврик без пола, прожжённый рукой пустоты,
человек кислородную маску кусает за плечи,
а ему – не вдыхается – ки-ло-мет-ро-вы-е рты
вырывают клубничный озон. Чемодан нависает
бледной люстры. Уходят деревья, и марля ревёт.
И аквариумы потерявшихся где-то за краем
расставаний стекаются в слух, как жемчужины – в грот.
И террариум слёз по слезинке теряет слезинку.
И паноптикум родинок белит весенне бока…
… кислородная маска, вспотев под орбиты косынкой,
подставляет висок под лезгинку «паучьи бега»,
но её – зашнуруют. Прикрутят полосочкой белой
к мятой почве, где так не стоится – как сну лепестка…
И её унесёт – в сон, где глобус, вертясь в колыбели,
не умеет ещё никого никуда отпускать.