синих отметин от вкусных её укусов,
свищет он уксусно-кислый похмельный блюз,
цедит сквозь зубы: «малышка, пусти под блузу»,
тянется ручкой, но, правда, в последний – трусит.
**Ночью она выдыхала ему на лоб горькую нежность изнежившейся гетеры, и вынимала из сердца остатки пломб, дерзко шутила – мол, все эти кавалеры так холодны и трусливы, хоть сразу – в гроб, лоб целовать и чуть щупать внизу бугристость, и отстранять от него целину-лобок – мягкую поросль и сдержанную холмистость…
Он настигал, он настаивал дево-чай, клял мать-и-мачех – славянистых пуританок, он обещал, что сумеет и укачать, и раскачает, как люльку по-над лиманом — тёрпко-солёным, густым, как ночной туман… вот-вот заманит – манок так пронзает пустошь… Делай же, девочка, пробуй, давай, сама, – может, ты сможешь лучше.
Девочка делала, злилась, делила нот н*а два протяжность, считала скачки-длинноты. Тыквой летело в предутренность их ландо и замирало у дьявола на болоте. Дьявол раскачивал люльку, и лилий сок лил ей в лоханку и капельку – на предплечье. Дьявол был слабым – всего за один часок не умудрился серьёзно их искалечить. Дьявол хромал, и был крив да и просто хвор, был неумел и, болезни свои лелея, стал себе сам же – палач и себе же – вор, – не успевал получить (вишь, рука немела…)**
Утром они выходили послушать птиц – в средних широтах в постзимье – такие птицы! Он замышлял втайне криг – ну, который «блиц», и тяжелела и тёрла карманы «спица». Девочка прятала руку ему в карман, жалуясь: холодно, сесть бы нам у камина… Жёлтой косынки пушистая бахрома мантией царскою ей золотила спину.
Он размышлял, что давно бы её – на цепь – пусть бы бродила, как кошка, читала всхлипы… и что он чёрту отдался бы за рецепт слышать её прерывистый и осиплый голос, забыть о пробежках, не застывать, видя, как рвёт её ветром постылый jogging…
Ну а она ему: «ну же, не отставай! Что же с тобой вечно не слава Богу?»... – думала, что пробежки – тюремный круг, медленная размеренная прогулка, что этот глупенький мальчик – давно не друг, только, дурак, закрылся в своей шкатулке…
Им бы не думать думы, не мерить мер – кто сейчас меряет морок да семикратно? Здесь – как и всюду принято a la guerre, здесь ни глаголы, ни действия невозвратны!
Это – как завтрак, который не сходный с «завтра» недосозревшей пылкой Шехеризады.
...дьявол болел. Был безвредным из лилий сок.
Или чёрт просто неправильно час засёк?
Вышла осечка. Детям – сидеть в «СИЗО»,
смахивать с ворота бисер стихов и слизи…
Голубь клевался с нежной голубкой сизой,
но убедился, что, видимо, – не сезон.
//2008 (старрьё)