которая рано утром откроет занавешенное окно и, увидев
развалины никому ненужных домов,
произнесет: «Мы выбираем ту жизнь, которую заслуживаем»...
Всю ночь над крышей дома проплывали медленные — как в детстве — облака.
В ветвях одичавшего сада прятались обтрепанные, серые, будто вываленные в пыли птицы — маленькие птицы, со временем разучившиеся петь.
Тем самым ранним утром,
когда на южных базарах розовощекие торговки выкладывают на прилавки
завернутые в свежие виноградные листья сыры и пряности, а подсолнухи рвутся к солнцу,
когда в песчаных дюнах возникают обтянутые фиолетовой гусиной кожей отдыхающие,
женщина, стоящая возле раскрытого окна, поймет, что пришло время…
Старики перед уходом не плачут.
Их глаза полны неизбежности и спокойствия.
Но глаза женщины с окружившими их лабиринтами черных трещин,
из которых вырвался наружу холод одиночества нальются солеными, как море слезами...
Самое неприятное — это прощание.
Чем длительней оно, тем — больнее.
Мы уходим – мир остается.
Мир остается – мы уходим.
Вытерев рукавом синей кофты глаза, старая женщина обойдет весь дом.
Откроет створки шкафа вишневого дерева, побитого, словно тёмный сыр чёрными дырами времени,
завесит белыми простынями все зеркала,
откроет входную дверь и выйдет на улицу, вымощеную серыми бетонными плитами, сквозь щели которых растет трава…
И ещё много лет после ее ухода
в старом, выкрашенном белой краской доме
будет стоять едва уловимый аромат желтых тюльпанов,
мешающимся с запахом неторопливых облаков...
