Посмотрим, как писали те, кто знал, как это делается.
„Гул сигнального рельса медленно канул в просторном октябрьском небе. Донесся звук пилорамы. За деревьями, громыхая, прошел лесовоз”. Это Довлатов.
Так может написать только большой писатель. Ничего лишнего, и перед глазами печальная картина бесприютной осени. Тоска такая, что повеситься хочется.
Читателю с помощью простых слов передано настроение героя. “Вдруг я увидел мир как единое целое. Всё происходило одновременно. Всё совершалось на моих глазах...“ Проще не придумаешь. Но за этими простыми словами довлатовская философия жизни и осознание человеком его места в мире.
О значении краткости сказано Чеховым, которого Довлатов почитал более других.
Довлатов в высшей степени современен. Впрочем, – как и его великий предшественник, остающийся и сто лет спустя после смерти одним из наиболее читаемых на Руси писателей.
Довлатов чувствовал стремительный бег времени. Он дорожил временем. Вот откуда его краткость и умение выжать из слова всё, что в нем кроется.
Веллеру так не написать никогда. Даже если он от натуги наделает в штаны.
Но Веллер не сомневается, что без труда может затмить все, написанное Довлатовым. Веллер вообще не любит сомневаться. Это не в его правилах. В частности, он не сомневается в своем литературном даровании.
Он один знает, как надо. Это касается абсолютно всего. И Веллер настойчиво стремится убедить в этом читателя. В случаях с нетребовательной публикой это ему удается.
И еще одно замечание. Если Толстой и Солженицын перешли к нравоучениям под конец жизни, увенчав ее пустопорожними, нудными рацеями, то Веллер решил не тянуть и приступить к этому увлекательному занятию в самый разгар своей бурной просветительской деятельности. Он упивается своим сарказмом, «остроумием». Посмотрите, говорит он, как хорошо, складно и умно я пишу».
- Готов подписаться под каждым своим словом! Как точно сказано! – сказал Рафаил Шнейерсон, известный поэт и прозаик. Он читал вслух самому себе свой собственный дневник. – Но, Боже правый, я опять, уже в который раз, прицепился к Веллеру... Он, бедолага, неполноценен, его бы пожалеть, этого убогого, обделенного талантом, а я на него набросился. Хотя... Нет-нет, правильно я сделал, что на него напустился!
- Таким, как Веллер, спуску давать нельзя, - продолжал кипятиться Раф. - Потому-то я на него и набросился, что он не так уж и безобиден. У него трибуна, аудитория, его подпирают средства массовой информации. Тиражи его опусов огромны, он плодовит, как таракан, и он «кассовый».
Веллер защищен жирной спиной издателя. И потому он так воинствен, агрессивен. Он преспокойно гадит на того, кто уже не в силах – по известным причинам – ему ответить. «Писать так, как писал Довлатов, я могу погонными метрами», - говорит Веллер. То, что делает Веллер в своем «Не ножике...», – нельзя назвать иначе как подлостью, пасквилем. Это недостойное занятие – поливать грязью покойника. Даже для писателя такого невысокого уровня, как Веллер.
Мне за него неудобно: казалось бы, выглядит, как солидный человек, называет себя философом, а поступает, как говнюк.
Его так называемая проза – поток обвинений в адрес всего, что попадает в поле его зрения.
Он вся и всё бичует, обличает, обвиняет, приговаривает.
Иногда мне кажется, что его агрессия и неумение сомневаться – всё это от глубочайшей внутренней неуверенности. Или, если хотите, – комплекса Довлатова. Впрочем, я ничуть не лучше. Тоже ведь нападаю... Хотя бы на того же Веллера.
Кстати, как там у Достоевского?
Корова поедает траву.
Тигр пожирает корову.
А писатель пожирает и траву, и корову, и тигра.
Веллер же пожирает читателя...
Интересно, а кого пожираю я? Уж не Веллера ли?..»
Раф ухмыльнулся и покрутил головой.
(Фрагмент романа «Дважды войти в одну реку»)
.