Словно призрак одинокий,
неприкаянно, всю ночь,
ходит парень синеокий,
просит дух лесной помочь :
«Сердце рвут, как волк, на части
грусть и ноющая боль,
заполняет в одночасье,
душу адский жар и смоль.
Дух лесной, шепни на ушко,
путь–дорожку укажи:
Где сейчас моя подружка?
Где искать? В какой глуши?»
Ветер дунул парню в спину,
дуб дорогу преградил,
смолкли птицы на рябине,
леший с ним заговорил:
«Что ты , молодец, тут ищешь?
Что ты ходишь день и ночь?
Позабыл про сон и пищу,
исходил уже всю клочь*.
Нет в живых твоей любимой
и твоя лишь в том вина :
что в пруду, под старой ивой
коротает век она,
лунной ночью песнь заводит:
храбрецов приворожит,
вглубь утащит на восходе
и оставит без души…
Не ходи к русалке ночью,
лучше утром загляни
в пруд прозрачный, с дальней кочки
руку милой протяни...
Коль жива душа девичья
в теле дивы водяной,
то вернётся к ней обличье,
заберёшь её домой… »
Вот уж первый луч рассвета
разбудил лесную тишь.
К диве вод полуодетой,
пробираясь сквозь камыш,
подошел почти неслышно
и в объятья заключил
синеокий тот парнишка:
(всё как леший научил).
Но в русалке не осталось
нежной девичьей души
и дарить парнишке жалость
та наяда** не спешит…
Еле вырвался, бедняга,
из объятий ледяных,
(а ведь мог под той корягой
стать одним из водяных...)
Только сердцу неспокойно,
без любимой жизнь темна,
дни июльские не знойны,
горький привкус у вина…
Мысль шальная парня гложет:
«Волчьих ягод что ль вкусить?
Серым мехом станет кожа,
буду шкуру днём носить…»
Пруд лесной под старой ивой…
Плеск воды да волчий вой…
Жжется солнышко крапИвой,
а быть может крапивОй.
Днем – она в пруду русалка,
он – матёрый волк в лесу,
только лишь луна-нахалка
возвращает им красу…
*Клочь - мешаный лес по согре, по кочковатому болоту.
**Наяда - так назывались русалки в древней Греции