Дорогая Гермина! Конечно, я твёрдо знаю, что останусь до самых последних минут глупцом – что скрывать? Потому и к попутным ветрам всегда я поворачиваюсь огрубевшим за век лицом. Потому и лицо, как нелепый закон, сурово, оттого и на сердце ложатся крестом стежки, и печальны глаза, и свисают под ними снова одноместные спальные чуть с синевой мешки. В них – спиртное и боль… И, клянусь, что надрал бы уши я тому, кто придумал всё в мире паскудно так, что в Москве заводные куранты не бьют баклуши и всё чаще и чаще горчит грешных дел табак; что приходится (о, времена!) быть, как все, беспечным, в роковые минуты, когда не одна беда надвигается гулкими рельсами с каждым встречным пролетающим скорым. И зря, может быть, тогда не закончив игру, второпях я бегу за мелом, и рисую круги, ограждая пи эр квадрат? Что с того, что ружьё в первом акте всегда висело, я по новой расставлю фигуры. Мечтой богат, я без смеха живу… А во всём виноват великий композитор, что в руки вложил злополучный нож! В зеркалах отражается волк… беспощадный... дикий… видит бог, не хотел я… не знаю – простишь?.. поймёшь?..