Это, видать - судьба: в холод, в жару и в дождь я прошагал Арабат и поперек, и вдоль. Рыбой глубинных вод я не таращил глаз. Я прошагал его буднично, по делам. Я день за днем на нем землю под трубы рыл, в офисы письма нес и выметал дворы, я зазывал зевак, и провода чинил... Скажешь ли в двух словах, чем я повязан с ним? Чужд мне беспечный люд, что запрудил Арбат. Я среди них - верблюд о четырех горбах. Кто-то бы, может, сник, только что мне сникать? Мне наплевать на них. Им без меня - никак. Ежели я живой движусь несокрушим, будут по мостовой шаркать калоши шин. И фонари в сто солнц будут светить, пока красное колесо катится за закат. Если же я помру в тысяче лиц един, мой тыщеглавый труп панику породит. Будет всему труба: банкам, кафе, ларькам. Сдохнет тогда Арбат. Враз и наверняка. Мертвые, как гробы, сваи мостов стоят. Что, чорт возми, забыл в этом бетоне я? Стоит ли фонари жечь на закате дня, если их свет горит вовсе не для меня? Я бы давно свалил, плюнул, и кончен бал, если б не тыщи лиц, верующих в Арбат. Сколько таких как я ждут, что по фонарям к ним потечет не яд, а эликсир, бальзам! Это - судьба, видать, спину на город гнуть. Ветер уносит вдаль мелких плевков слюну. Я продолжаю путь в этот иллюзион. Но хоть когда-нибудь будет он разнесен. Мы победим Арбат. Надо лишь дорасти. Будут завод и банк нами сданы в утиль. Будет в конце концов наша заря сиять. Красное колесо светит таким, как я!