Динь, дили-дили-динь.
Динь-динь, дили-дили-динь, дили-динь,
Динь-дон, дили-дили-динь.
Кружится пара, мелькают кружева белого платья, фалды черного фрака.
Динь-динь, дили-дили-динь, дили-дон…
Кружится отражение, мелькает в пыльном зеркальце, вставленном в крышечку музыкальной шкатулки.
Динь до-…
На середине ноты замирает ключик, и пара, дернувшись, останавливается. Теперь сильнее бросаются в глаза облупившаяся эмаль фрака, сквозь образовавшиеся прорехи проглядывает серая кукольная плоть. Лицо танцовщицы покрыто сетью крохотных трещинок – голова, кокетливо склоненная к отколовшемуся плечику, выглядит обожженной.
Вжик, вжик, вжик.
Нетерпеливые пальцы проворачивают маленький ключик – до щелчка.
Динь, дили-дили-динь, дон-дон…
Пара снова кружится в вальсе, но теперь взгляд не обманешь, и только пыльное зеркало по-прежнему отражает белое платье и фрак, и два бледных пятна вместо лиц…
Я никогда не любила эту станцию.
Наверное, больше всего ее вид портили колонны, украшенные лепниной с пучеглазыми ангелами и листьями плюща, вырезанными в желтоватом мраморе, и оттого, видимо, казавшимися ядовитыми. Эта станция, или узел, так как она связывала две линии метро, всегда кишела людьми, количество которых казалось всегда вдвое большего из-за зеркал, по нелепой прихоти архитектора занимавших всю стену, которая разделяла две платформы, два направления движения. Такой необычной конструкцией станция была обязана своим местоположением – совсем рядом протекала местная речка-Вонючка, которая, как шептались станционные рабочие, однажды размоет фундамент и снесет все к загадочной Едрене-фене.
В скором времени эту станцию должны были закрыть на ремонт – единственный эскалатор уже несколько месяцев не работал, так что попасть на платформу можно было только по длинному узкому коридору, одна мысль о котором вызывала клаустрофобию.
Я никогда не любила эту станцию.
Более того, я ее ненавидела, и, несмотря на это, каждое утро безропотно пересаживалась на другую линию и ехала почти до самого университета в невероятной толчее и давке. Вечером дело обстояло иначе. Часам к семи поток пассажиров словно перекрывало невидимой рукой – многие предпочитали добраться до дома более долгим, но менее рискованным способом. И выходило так, что по вечерам я частенько в одиночестве поджидала свой поезд, опасливо косясь на зеркало, начинающее дребезжать секунд за тридцать до его прибытия.
Динь, дили-дили-динь, - вызванивает потемневшее по верхнему краю стекло, отражая меня – ничего примечательного, поверьте: длинное серое пальто, черный берет, из-под которого выбиваются пепельно-русые пряди.
Сегодня это зеркало все никак не успокоится, хотя поезд ушел с минуту назад – я слышала это, идя по коридору к ненавистной станции. Электронный циферблат показывает время – 20.-7 (одна цифра не горит). Еще пять минут.
Лампа над головой мигает, рождая в зеркале причудливое мелькание теней. Кажется, что платформа наполнена призраками, черными абрисами, куда более материальными, чем я, жалкая серая фигурка.
Четыре минуты.
Дили-дили-дили-динь.
Этот звук начинает действовать на нервы. И лампа… пусть бы она совсем погасла. Одна настойчивая тень все время появляется рядом, за плечом. Левым.
...Потанцуем?..
Четыре с половиной минуты.
Мне на щеку упала капля, или только показалось? Там, на потолке, влажное пятно, или только тень?
Четыре минуты пятнадцать секунд.
Динь, дили-дили-динь, динь-динь,
Динь до-…
Зеркало взрывается осколками с серебристым звуком лопающейся струны.
Динь-динь, дили-дили-динь, дили-динь,- осыпаются осколки, падают на рельсы и платформу.
Мелькают тени, кружатся под звон и музыку струящейся воды.
В осколке зеркала, чудом держащегося на стене и усеянном мириадами капель – пара; серая фигурка и тень.
Пара кружится в вальсе, и туманное стекло скрадывает неестественные очертания тени и сеть каплющих алым трещинок, покрывающих лицо и длинное серое пальто.
Динь-динь, дили-дили-динь, дили-динь,
Динь-дон, дили-дили-динь.