Станция узловая - это не город, не село и не деревня: это особенное место, населенное особенными людьми – железнодорожниками.
Невдалеке от огромных, лязгающих железом паровозов в поселке, называющемся частным сектором, рос наш герой, шустрый, веснушчатый, русоволосый мальчик лет семи. Звали его Петя Иванов.
Кому-нибудь и не представить, как среди этакого шума и грохота можно жить изо дня в день, а Пете казалось, он и часа не смог бы прожить без пыхтящих клубами пара, перекликивающихся короткими гудками паровозов. Еще ему нравилось наблюдать за сцепкой вагонов. Мама иногда брала его с собой на работу в диспетчерскую сортировочной станции. Устроившись ближе к окну, уступом нависающему над паутиной рельс, он зачарованно смотрел, как вагоны сами собой собираются в длинные гусеницы составов.
В сентябре он должен был пойти в школу, но война спутала все планы. Пришлось забыть о портфеле и букваре. Теперь в доме все разговоры сводились к одному: уезжать отсюда или оставаться? Так в его жизнь вошло новое слово - эвакуация.
- Понимаю я, - отвечала его мать деду Семену и бабушке Гране. - Понимаю, что надо отсюда уезжать. Лучше бы к брату моему на Урал, в город Кунгур, эвакуироваться. Да кто ж меня сейчас с работы отпустит. Сами ведь знаете, что сейчас творится на станции.
- Вас-то не бомбят?
- Да нет. Странно даже как-то, чуть подальше вся дорога в воронках. Ремонтники не успевают пути восстанавливать, а нас пока Бог миловал.
- Нет, Нюр, Бог тут не причем. Для себя они станцию берегут. Чует мое сердце: надо отсюда сматываться. Дом заколачивать и отправляться всем, хоть в тот же Кунгур, хоть того дальше.
Дотянули до последнего дня. Дед потерял всякую надежду на эвакопоезд от маминой работы, и однажды привел запряженную в телегу лошадку. Мать посокрушалась, но поделать уже ничего не смогла. Собрали нехитрый скарб и отправились в путь.
Пыльная дорога напоминала растревоженный улей. Людские толпы двигались каждая со своим грузом и с единой для всех заботой: спастись и выжить. То и дело дедушкиной повозке приходилось сторониться, пропуская солдат, идущих им навстречу, тряско проносящихся грузовиков и танков КВ. К тому же они постоянно укрывались от налетов немецких истребителей и бомбардировщиков. В такие минуты дедушка больше всего переживал за лошадку, которая могла стать отличной мишенью для фашистских пулеметов, к счастью, такая участь миновала ее.
За день они прошли не более двадцати километров. Хотя Пете изредка и доводилось сидеть на телеге, но к вечеру он так устал, что думал только о привале. Наконец все успокоилось. Солнце в последний раз зацепилось за верхушки сосен и закатилось за горизонт. Где-то вдалеке слышен был рокот боя или приближающейся грозы. Пете уже было все равно. Глаза слипались. Все тело ныло от усталости и хотелось одного: прислониться к какому-нибудь дереву, вытянуть ноги и тут же уснуть. Дед приготовил на костерке кашу с тушенкой, заставил его съесть, и Петю сразу же одолел сон. Ему показалось, что проспал он от силы минут пять или десять, а дедушка уже тряс его за плечо.
- Вставай, вставай. Пора уже.
Дорога снова собирала людей. Новый день был совсем не похож на вчерашний. Навстречу им уже не продвигались войска красноармейцев. Будто не замечая их, высоко в небе пролетали немецкие самолеты. Петя заметил, что все лица вокруг стали более хмурыми. Никто не разговаривал. Слышен был только шум шагов, тележный скрип да цоканье копыт. Вдруг он различил новый, стрекочущий, быстро нарастающий звук. Петя оглянулся и увидел, как по дороге несется, догоняя их, мотоцикл с немецкими солдатами. Одеты солдаты были в серую форму, и из-под касок у них сверкали круглые очки, а из оружия: пулемет, установленный на мотоциклетной люльке, да еще у каждого по автомату наперевес. «С такими особо не поспоришь.» – проворчал себе под нос дедушка.
- Шнель! Шнель! Нах хауз! – кричали они на незнакомом языке, но даже Петя понял, что от войны им убежать не удалось, сейчас придется возвращаться домой и продолжать жить уже под оккупацией.
Теперь станцию бомбили постоянно. Дедушка вырыл во дворе окопчик, по всем правилам сделал накат и на получившийся блиндажик наметал стожок сена.
- Помирать, от нашей бомбы или от немецкой, не охота до срока. А так она, даже если прямой наводкой в нас попадет, сено падение бомбы погасит, и взрыватель не сработает, - объяснял он Пете свою военную хитрость. - Да и не к чему нашу щель всем напоказ выставлять.
Самодельное бомбоубежище дедушка почему-то называл «щелью», и каждый раз во время авианалетов заставлял отсиживаться в ней. Пете хоть и страшно было, но любопытно, и он всегда старался устроиться у самого входа, чтобы хоть краем глаза увидеть то, что творится снаружи. А там трещали зенитки, гудели самолеты, лучи прожекторов метались по темному небу, горизонт багровел от сполохов пожаров и разрывов бомб. И вот однажды после одной из таких яростных бомбардировок, когда, наконец, все успокоилось, и они смогли вернуться к себе домой, к ним в окошко осторожно постучали.
- Кто там? – спросил дед
- Свои мы, не бойтесь. Пустите нас в избу. Времени мало.
- Не открывай дверь, – зашикала на деда бабушка Аграфена, - Кто их знает, какие они там свои? Может, лихие люди или еще хуже - полицаи.
- Так они тебе и будут шастать во время бомбежки, – в тон ей зашикал дедушка, а вслух громко сказал:
- Подождите, сейчас выйду, открою.
Домой дедушка вернулся с тремя красноармейцами. Пете еще не доводилось видеть людей, истощенных до такой степени. А на их шинелях, похожих на грязные лохмотья, вообще отсутствовали пуговицы с пятиконечными звездами (такие лежат у него в тайнике, в железной коробке из-под чая). «Отдам, пусть они себе к шинелям пришивают», – подумал он.
- Что застыл, как соляной столб? - прикрикнул на него дедушка, - Иди-ка, давай, закрой от греха подальше ставни с улицы да табурет с собой захвати, а то не дотянешься еще до окон. Анечка, печку бы надо подтопить. Граня, присмотри что - нибудь из нашей с Федором одежды. Надо будет их переодеть, – давал всем четкие распоряжения дед Семен.
Выполнив дедушкино задание, Пете не терпелось хорошенько разглядеть наших бойцов. Даже в таком, основательно потрепанном виде, они представлялись ему настоящими героями. После чистого ночного воздуха в доме чувствовался паленый запах. Мама сидела около печной топки и, пошевеливая кочергой, сжигала какие-то тряпки. В ногах у нее валялась еще целая куча. «Их обмундирование», – догадался Петя.
- Не ходи туда, - глазами показала мама на дверь гостиной комнаты. – Солдатики в порядок себя приводят. Лучше, сынок, бабушке помоги собрать им в дорогу еду да верхнюю одежду от папки твоего… Где вот сейчас Феденька наш? Жив ли, нет? Или так же, как они, в плен попал? Или на фронте воюет? Или в госпитале раны залечивает? Не узнать теперь, не получить весточки, пока под немцем мы.
Глубокой ночью покидали дом бежавшие из плена бойцы. Теперь их можно было принять за путейских рабочих, но так как никаких документов они не имели, надо было уходить затемно. Даже Петя, отправляясь за пределы поселка, обязан предъявлять любому немецкому патрулю свой «аусвайс» – удостоверение личности.
- Все ложитесь спать, - сказал дедушка. – Я провожу вновь испеченных железнодорожников до околицы, покажу безопасный путь и сразу вернусь.
С тем они и ушли. Бабушка проводила их крестным знамением и, бормоча себе под нос, пошла на кухню, но на полпути передумала.
- Посуду не буду мыть, иначе дороги не будет. Ложимся уж спать. Устали все.
Мать сидела на стуле, безвольно опустив руки на колени и склонив голову, думала о чем-то своем. Неожиданно она «ойкнула» и двумя пальцами прихватила что-то у себя на лбу.
- Ой, мамочки, посмотрите-ка, что это меня укусило?
Они втроем склонились над мелкой тварью, ползающей по чистому тетрадному листу.
- Вша это. Ты же форму их жгла, с нее и подцепила. Вдоволь попила она солдатской кровушки, - сказала бабушка, раздавив вшу ногтем и увидев бледно-красное пятно.
Утром матери стало плохо.
Дедушка уговорил доктора Плишкина посетить больную на дому. Поздним вечером к ним прибыл автомобиль с большими красными крестами по бокам фургона. По старинке такую машину называли каретой скорой помощи. Пете вдруг представилось, что эта машина приехала к ним из другого времени и если тайком забраться в нее, то уж точно, она увезет их всех обратно в ту довоенную, счастливую страну.
- Ну-с. Где это вас, голубушка, угораздило подцепить такую заразу? – добродушно улыбаясь, врач как будто шутил над маминой болезнью. - Сестра, записывайте – тиф. Ничего страшного не произошло. Поставим вас на ноги. Конечно, лучше бы вам лечиться в клинике, но, боюсь, это вряд ли возможно на сегодняшний день. Рецепт на лекарство и кое-какие порошки – единственно, чем я могу вам помочь. О соблюдении строгих гигиенических требовании, думаю, вас предупреждать не надо, а вот этого молодого человека я бы поостерегся близко допускать к больной, - и он перевел взгляд на Петю. – И последнее: кроме лекарств, больной нужны витамины. Все, что найдете: овощи, фрукты, ягоды.
- А яблоки? – спросил дедушка.
- Китайка-то наша что ли? – встряла бабушка.
- Их тоже можно. Но самое главное лекарство - это любовь и забота близких людей. За сим позвольте откланяться.
И доктор с медсестрой уехали, вежливо отказавшись от угощения.
Несколько дней спустя Петя, играя в первые снежки с соседскими ребятами, еще издали заметил знакомую машину. Теперь она не казалась ему волшебной каретой, наоборот, красные кресты чернели, зловеще напоминая о других крючковатых крестах
нового времени. Скорая помощь, натужно урча и подпрыгивая на мерзлой дороге, явно двигалась к их дому. Она остановилась метрах в ста от ворот, и из нее вышли, громко переругиваясь, санитары - немцы и наши полицаи. Немцы выставили из фургона носилки и, продолжая ругаться, вернулись в кабину машину. Полицаи с досадой махнули рукой на носилки и направились к Петиному дому без них.
Разговор с дедом они вели в сенях, в комнаты не заходили.
Петя, затаившись в укромном уголке, слышал все от начала до конца. Сначала полицаи сказали, что приехали за мамой и чтобы она собиралась, шла сама к их машине. Дедушка объяснил, что это невозможно. Потом они долго спорили по этому поводу. Бабушка вынесла полицаям выпить и закусить, а дедушка между делом спросил:
- Доктор Плишкин с вами приехал?
Старший полицай, давясь рыбным пирогом, ответил, почему-то исковеркав фамилию врача:
- Не будет больше Плишкинда. Не ждите. Оттуда не возвращаются, - и он показал большим пальцем в потолок.
- Кто же теперь будет лечить?
- Немцы. Они хорошо лечат, - оба полицая дружно расхохотались.
- Ладно, дед, не трусь – прорвемся, нечто мы звери какие. Ты к нам завтра лошадку в комендатуру приводи, мы ее мобилизуем, а взамен больную твою трогать не будем. По рукам?
Полицаи снова стали спорить, но старший быстро пресек болтовню.
- С немцами разговаривать буду я. А ты, дед, бери сейчас же кисть, краску и айда на своем заборе ихние слова писать. Вот такие: он вырвал лист из блокнота и долго что-то писал.
Когда они уехали, Петя помогал дедушке выводить незнакомые буквы на заборе и на стенах их дома, чтобы было видно издалека и со всех сторон: «Ахтунг! Карантин! Тиф!».
Зима, долго не раздумывая, сразу вступила в свои права. С ней пришел холод, а следом и голод. Припасы закончились быстро. Да их, можно сказать, и не было, ведь они не собирались зимовать у себя дома. Постоянные мысли о еде то сковывали волю, то заставляли принимать меры к поиску чего - нибудь съестного. Дедушка с бабушкой крутились как могли, стараясь обеспечить едой больную. Немного перепадало и Пете, а чем питались они сами - одному Богу известно.
Однажды Петя услышал от старших ребят о шоколаде, которым немцы расплачиваются за помощь в переноске вещей от вокзала до гостиницы. Он еще долго сомневался, но образ темно-коричневой плитки с делениями на дольки, которых хватит и ему, и маме, и бабушке, и дедушке, образ шоколадки в серебристой фольге и красочном фантике затмил все его страхи и сомнения.
На вокзале он растерялся. Не знал, как приступиться к делу. Но то, ради чего он пришел сюда, объявилось само собой в лице коротышки унтер-офицера с портфелем и чемоданом, стоящим на перроне.
- Киндер! Ком цу мир! Я,я, - показывая жестами, подзывал он его к себе.
Хорошо, что Петя догадался захватить с собой санки. Везти на них чемодан не составляло особого труда. Лишь изредка, когда деревянные полозья цепляли мерзлую грязь, приходилось тужиться изо всех сил. Крепко обнимая круглый портфель, рядом с ним шел немец. Настоящая работа ждала мальчика уже в самой гостинице. Чемодан ему пришлось поднимать на второй этаж самому. Петя, как ни старался аккуратно тащить его за собой, тем не менее пересчитал им все ступеньки. Несмотря на то что чемодан был в парусиновом чехле и вряд ли бы Петя смог повредить кожаную обивку, немец после каждого стука о ступеньку разражался грубой бранью, из которой «швайн» мальчику было уже хорошо знакомо. Наконец они добрались до места.
На шаг отступив от чемодана, мальчик ни словом ни жестом не выдал своей мечты. Только широко распахнутые голубые глаза спрашивали немца о той долгожданной шоколадке. Унтер – офицер так же, как на вокзале, поманил Петю пальцем и, когда тот подошел к нему ближе, крепко схватил мальчика за воротник, приподнял над полом и швырнул, как котенка, вниз. Теперь уже собственными косточками пришлось обратно пересчитать ступеньки. Больше он не ходил с санками на вокзал.
На высоком холме, среди сосен, в деревянных одноэтажных корпусах бывшей железнодорожной больницы, располагался армейский госпиталь. Больные и раненые немецкие офицеры и солдаты ежедневно прибывали сюда и убывали отсюда или к себе в Германию, или снова на фронт, или на тот свет.
Ребятишки еще с довоенной поры облюбовали это место для зимних забав. Лучшей горки с трамплинами во всей округе не сыскать. Катались с нее кто на чем горазд. Взрослые запрещали брать на гору санки: вдруг ненароком сломают березовые гнутые полозья. Поэтому самым завидным средством передвижения считались самодельные санки-ледянки, сколоченные из обрезков досок. Покрытая наледью скользящая поверхность доски развивала ни с чем не сравнимую скорость. Немногим удавалось на таких санках не свалиться и пролететь весь путь, разметая снежную пыль от вершины горы до середины замерзшего пруда. Петя таких «ледянок» не имел и довольствовался любой подходящей заменой, лишь бы до дыр не продрать штаны, а иначе достанется ему от бабушки на орехи.
- Петька, ты сходи к госпиталю. Там фрицы картонные коробки из-под посылок выбрасывают, на них с горы хорошо кататься.
- А если поймают?
- Так ты через главные ворота не ходи. На хоз. двор можно и сбоку пробраться. Да и увидят - ничего не сделают. Разве жалко? Иди, не бойся.
Никто из мальчишек не захотел отрываться от лихой забавы и не пошел с ним за компанию.
А он, и правда, без труда проник на задний двор госпиталя. «Одному-то даже сподручней» – подумал он, проходя мимо окон лечебного корпуса. Оставалось сделать шагов десять – пятнадцать до мусорной кучи, в которой он уже приметил подходящий картонный ящик.
Вдруг что-то необычное мелькнуло в больничном окне. Петя присмотрелся и увидел сверкающую вершинку на нарядной зеленой елке. Он остановился и, забыв про всякую осторожность, уцепившись обеими ручками, повис на наличнике. Вытянув шейку, он припал к окну. В небольшом зале стояла она. Красавица. Серебристый дождь легонько прикрывал ее зелень. На колючих ветках висели украшения: блестящие шары, невиданных размеров конфеты, ангелочки и гномики. Под елкой, среди сугробов из ваты, стоял тряпичный Дед Мороз в красных шубе и шапке, отороченных белым мехом. В руках он держал посох и мешок с подарками. Как завороженный, разглядывал Петя сказочную елку. К счастью, в зале никого не было и никто не мог увидеть детское личико с приплюснутым к оконному стеклу носиком.
«Дедушка Мороз, если ты есть на самом деле и действительно можешь исполнять желания, сделай так, чтобы моя мама вылечилась от болезни и чтобы закончилась война, - в полную силу думал про себя Петя. - Дедушка Мороз, сделай так, чтобы папка мой вернулся домой с войны живой и невредимый и чтобы мои дедушка и бабушка были всегда сыты и здоровы. А для меня, Дедушка Мороз, ничего не надо. Вот возьму сейчас картонную коробку и пойду снова с ребятами с горы кататься».
Не спеша направился он к мусорной куче, все еще переживая увиденное. Он подобрал приглянувшуюся коробку и начал ее разбирать. Открыл верхнюю крышку и, уже собравшись разделаться с днищем, обнаружил внутри что-то круглое и твердое, прилипшее к боковой стенке коробки. Петя оторвал и вытащил это на свет. Им оказалось зеленовато-желтое яблоко с красноватыми прожилками и с небольшой коричневой подпалиной на боку, благодаря которой оно и оказалось в мусорной куче. Несмотря на маленький дефект, яблоко имело такой сочный и аппетитный вид, что сразу хотелось впиться зубами в его белую мякоть.
Петя вспомнил о матери, о словах доктора, бережно положил яблоко за пазуху пальто, прижал его локтем и побежал домой. Ему казалось, что надо как можно быстрей принести это яблоко для мамы, что именно оно излечит ее и поставит на ноги. Он бежал, ловя открытым ртом холодный воздух, пыхтел как паровоз и пар исходил от него клубами. И колотилось, и стучало в груди то ли сердце, то ли прижатое к сердцу яблоко.
И случилось чудо. На следующее утро мать пошла на поправку и вскоре выздоровела совсем. Через месяц советские войска овладели стратегически важной железнодорожной станцией, так передали по радио об их освобождении. До возвращения домой отца ему оставалось ждать еще долгих четыре года.