Навеянная грёзами лирическая меланхолия всецело завладела им на летнем отдыхе перед устройством на работу. Сидя в своей «норе» в ставшей уже совсем чужой «слободке», он – неотступно вспоминал о Тоне – проклинал себя за слепоту и толстокожесть, за самонадеянно-развратную, бесчувственную грубость с ней...
И в результате написал письмо:
Здравствуй Тонечка!
Не знаю, сможешь ли меня простить, но – всё-таки надеюсь. Мне вдруг открылось, что ты значишь для меня и то, как я был с тобой груб, несправедлив, эгоистичен... Извиняет меня только то, что зла я не хотел, просто был слеп, не понимал... В общем – прости меня, пожалуйста. Всё в Мире повторяется, мы ничему не учимся, и только наломавши дров, изранив близких, потерявши всё, что было дорого, среди обломков, вдруг, наконец, осознаём – что нам на самом деле нужно! Кто ближе и нужнее всех, всего!
По счастью, мы непоправимого не совершили, и у нас всё ещё может быть. Я хочу это – всё – с тобой!.. А ты?..
Пиши. Жду с нетерпением.
Твой непутёвый Виктор.
Ответа не было. Он ждал целых три месяца (хотя за это время переспал разок, по случаю, с другой) – пока вдруг не понял – всё, с Тоней – ничего уже не будет! У неё там есть кто-то другой (что впоследствии, через их общую знакомую, и подтвердилось)...
„Ну и ладно, Чёрт с ней! – Думал он. – Может быть, так даже лучше. Пусть думает, что у нас что-то всё-таки могло бы быть, что это она сама решила так, а не я её, в очередной раз – бросил. Наверное, ей с этим легче будет жить... Да и я себя (пора бы уж и повзрослеть – к чему все эти инфантильные иллюзии-мечтанья?) в очередной раз – не разочарую...“