Как угадать, изменится ли мир,
когда ты будешь пролетать над ним? Не станет
ли он от этого чуть меньше, чем листая
страницы атласов атласных (о, вей з мир! –
наивен свет перед курчавым ангелком!),
ты представлял его себе тому лет тридцать?
И перестанет ли тебе ночами сниться
тот гулкий колокол, что плачет ни о ком?
Как знать, дружище, не сколотит ли молва
тебе гробов, пока ты летом смотришь в небо,
а не фиглярствуешь зевакам на потребу?
Не подберёт ли нужные слова,
чтоб объяснить твою хроническую спесь
лететь наверх, а не сидеть на токовище
(о, то убожество, которого мы ищем!)
и глухарём выкрикивать: «Я здесь!»?
Ты прав, дружище. Нам ли взять судьбы
у воробьёв, зимующих в предместьях?
Пускай тебя старуха перекрестит
у храма. Не имеющий злобы’
ты полетишь наверх, роняя перья
мальчишкам на потеху в зимовьё.
А я останусь здесь развешивать бельё
и отпирать незапертые двери.
Да перестань, дружище.
Нам ли в то не верить?