Легко сказать «не боюсь я смерти», пока не видел её в лицо. Даже кощеевское предсердье ёкнет утиным своим яйцом, когда над дубом наизготовку чернеет тень от её плаща. Не надо думать, что без сноровки не меткой будет её праща. Она запустит в тебя снарядом, когда ты меньше всего готов. И к чёрту танцы, житьё, наряды – под крышку вгонит пяток болтов. А там не рыпнуться, не подняться и даже не поменять слова, которым ты, где-то в восемнадцать, значения придавал едва, а просто резал наотмашь хле’бы, что приготовили в упокой тебе. И вся неземная небыль тогда – как солнце достать рукой. А нынче глянешь на птиц – и ветер сквозит мурашками по хребту. И шепчешь: «пусть бы за всё в ответе две этих рыбы – Анет с Абту, которым солнце крутить не внове и всё известно про здесь и там...» Заговоришь да хоть бы на мове, в фарватер вчалишься к их хвостам. И чтоб везли (или нет – ходили) до тех изведанных берегов, что дальше будут чуть-чуть, чем Чили, но ближе, чем глубина веков, в которых тонут «спасите души» и из которых «душа – на свет». Я эту байку устала слушать, травлю по малой на риф корвет и там подпольно ловлю на сети две эти рыбы – Абту с Анет – на свой прикорм в тёмно-мутной Лете. И понимаю, что смерти нет.