Полдень Золушки (Эссе)

   Абстрактная аксиома о том, что неудовлетворенность  в природе человеческой и что человек рожден, чтобы быть счастливым, будучи при этом несчастным, в данный момент стала неприятно конкретной, получив душу и возможность колко пульсировать. Свой блаженный кошмар создаешь себе сама, хотя временами пытаешься малодушно переложить это творение на хребет случая или обстоятельств.
   Жизнь румяным колобком катится по наклонной. Все – прах воспоминаний.
   Июнь. Шероховатый запах раскаленного асфальта. Мимо столиков летнего кафе дефилируют озабоченные расплавленные горожане. Откуда-то справа – он. Подходит. Спрашивает: может, познакомимся, очаровательная? Вид распутно-нагловатый, улыбка гангстера в тридцать два зуба, косовато-невинный взгляд с прищуром, манеры опустившего художника. Мечта?.. Идеал! Как и положено, возмущенно соглашаешься.
   Два момента – и понимаешь: это – навсегда. Немного обидно, что все-таки приручению поддаешься. Но вот настороженная восторженность поглощается банальным экстазом. Профессионально тонешь в луже сладострастия: касания рук, от взглядов – ожог.
   Припоминаются какие-то беспомощные огрызки действительности. Кинотеатр. Слащаво-пустой и яркий фильм воспринимаешь через наркотик того же банального экстаза, смахивая его потные руки со своих колен. Претенциозные грязные клубы с его клешнями-объятиями и алкогольным перегаром. Апофеоз священного самозабвения. И абсолютно телесное чувство счастья, будто наполняешься до отказа кипящим растопленным маслом.
   Дальше и дальше.
   Как противно, что треклятое время не стоит на месте.
   Азартно несутся полгода, и незнакомая утробная опустошенность становится знакомой и занудливой, самозабвение агонизирует уколами переваренных отяжелевшим рассудком впечатлений, слов, будней. Наркотик выходит, растопленное масло счастья остывает. Да и постепенно его становится все меньше и меньше, и оно приобретает прогорклый и похмельный вкус после праздничного дня.
   Это – не разочарование. Это – не раздражение. Это – изысканно приправленный мышьяк. Это – трезвонящее «почему?».
   Рвешь на себе волосы, кусаешь губы в проклятиях лицемерной верной вечной любви. И ненавидишь то себя, то его, то… Как жаль! Что за штука – жизнь? Что за…
   Чувства больше, чем труп, они уже кости? Нет проблем! Как погорелец, собираешь с достоинством оставшееся, смахиваешь пепел со старых, исчезнувших было и вновь обнаруженных вещей, которые огонь пощадил, и желаешь твоему бывшему всего-всего, захлопывая дверь. Такие сборы трудны и слезливы только в первый раз.
   Раз и навсегда теперь на подобных сборах ставишь жирнющий крест. Знаешь потому что: он – идеал. Это значит: лучше его на свете нет, искать бессмысленно. Он слишком тебе нравится, чтобы играть роль погорельца.
  Он слишком нравится своим неотразимым изнеженным лицом-амебой со вздернутым носом. Он слишком нравится телом подростка-хулигана. Он слишком нравится странностями характера, привычкой нецензурно выражаться, цинично резюмировать и музицировать в клозете. Он слишком тебе нравится. До умиления. Он – это тот самый ОН. Он – всегда, до самой смерти. А истеричный смех и слезы в подушку необъяснимы, непонятны, невозможны.
   Пройдет еще полгода, и медитирующая депрессия станет самым обычным состоянием. Калейдоскоп мироздания отказывается больше вертеться и складывать новые и новые умопомрачительно красочные мозаики. Рисунок замер, краски выцвели. Умирание.
   Жизнь румяным колобком катится по наклонной. Все – прах воспоминаний.
   Июнь. Шероховатый запах раскаленного асфальта. Мимо столиков летнего кафе дефилируют озабоченные расплавленные горожане.