- Ну, где он?! – послышался требовательный голос. – Веди в закрома свои! – суетливая возня.
- Здесь он, Никита Петрович! – на верхних ступенях показалась пара красных яловых сапог, за ней вторая и третья. Они медленно, степенно, словно ощупывали дорогу начали спуск.
- Проходи, Никита Петрович, гостем будешь! - невысокий плотно сбитый человек с насмешливым лицом первым показался на лестнице. За ним степенно ступал высокий широкоплечий, в ярком, шитом золотом одежде человек. Озираясь по сторонам, прикоснулся к стене, словно пробуя на ощупь. Отдёрнул руку от холодного камня, одобрительно кивнул:
- Добре тут у тебя всё сложено, Ермила Пафнутич, добре! Чай, не токмо людишкам, а зверю лютому отсюда не вырваться, а? – с требованием ответа посмотрел в затылок идущего первым.
- И то верно, молвил, Никита Петрович, всё верно! Кладка надёжна, почитай скоро век, как стоит, камень стен в полсажени будет! Крепость, а не темница! – и вновь хихикнул. Следом шли ещё пятеро, в доспехах, при полом боевом снаряжении, словно на войну.
- Крепко узников держишь, ох крепко! – вновь одобрительно кивнул Никита. – Ермила ты бы им, хоть дьяка присылал бы, что ли? Молитвы-то почитать, а? Чай, всё одно – они души христианские будут?! Аль не жалко? – по тону вопроса Ермила понял, какого ответ от него ждут и, и с наигранным смирением ответил:
- Дак я, что? Мне как велено будет, так и содею! Неужто нелюди мы? – и обернувшись вполоборота идущим следом: - Верно, я молвлю, голуби ясные?!
– Верно! – раздалось в ответ разноголосое, вперемежку с хохотом.
- И где же он у тебя прохлаждается?! – не утерпел от вопроса Никита.- Где наш колдун? - в ответ, продолжая спуск, палач Ермила показал рукой вперёд:
- Уже пришли, – и продолжил спуск. Через несколько шагов встал на широкую площадку, выложенную серыми плитами. Повернул в коридор, ведущий вправо и, сделав ещё пару шагов, остановился:
- Вот он, колдун наш – Игнат! Полюбуйся, Никита Петрович, душа наша пресветлая!
Князь Никита поспешно спустился на площадку, дождался подхода пяти охранников и подошёл к Никите. Взглянул в указанном направлении. Толстые железные прутья решётки, крест-накрест от пола до потока вмурованные в камень стены. За решёткой углубление, в котором лежит какая-то груда лохмотьев.
- Вот он, бес поганый! Поджарим ему ребра? – со злобой проговорил один из охраны.
- Тише, тише, Степка, не гоже так сурово, не по христиански! – засмеялся Никита. – Нам ещё от него вразумительный ответ услышать надобно, верно, Игнатушка?! – и чуть наклонившись, подался вперёд.
К клетке подошёл Ермила, взял из рук охранника бердыш и, просунув его внутрь камеры, поворошил тряпьё. Не дождавшись желаемой реакции, ткнул в тряпьё. Из вороха донёсся глубокий сдавленный стон.
- Ого, жив, значиться! – удовлетворённо произнёс Ермила. – А я-то уж испужавси, что ты помрёшь до того, как предстанешь пред светлые очи боярина нашего! – и вновь ткнув в остатки одежды, крикнул: - А ну вылазь, сучье племя! – отступил на шаг.
Тряпьё зашевелилось, вначале показалась одна рука, затем косматая взъерошенная голова, исхудавшее истерзанное тело и некое подобие человека медленно поползло к решетке.
- Ишь ты, зенкам как сверкает! – опасливо проговорил охранник.
- Того и гляди, сглазит! – поддакнул второй.
- Эй, ты, Игнатушка! – нагнувшись, ласково пропел Никита. – Расскжи-ка мне, душа наша, что ты надумал, а? Согласен ты али нет?! – и выжидательно всмотрелся в косматую голову.
- И то верно! – с удовлетворением оттого, что перешли к делу, крякнул Ермила. – Молви пресветлому князю нашему, согласен аль нет на условия наши?! – и тоже пристально всмотрелся в лицо колдуна.
- Ну, ну, Игнатка, ласковый мой!- пропел князь Никита,- помоги нам! Да и не токмо нам, а всей земле русской! Молви, братец, согласен ли, слова заветные нам поведать, кои тайны глубин земных открывают? Кои злато с серебром на поверхность вынуть могут?!- тишина. – Покажешь нам место заветное, где град древний под землёю схоронен?! – глубокий тяжёлый вздох в ответ.
- Игнатушка, я ведь по-хорошему тебя прошу! А нет, так мы и развязать твой язык можем! – голос князя чуть посуровел.
- Молчит, нехристь! Словно языка лишился! Уж не угостит и его железом каленым, а хлопцы? – и, не дождавшись ответ, крикнул. – Эй, раздувай угли! Щас человече песню петь буде! – начавшаяся суета и дружный гогот показали, что предложение пришлось по вкусу.
- Ох, как я долго ждал сего часа, хлопцы! – донёсся из застенка голос. – Уж как истосковалось сердце моё по глоссам да ликам вашим! – а ну-ка, робяты, подсобите мне, милые! - в камере стоял в полный рост человек. Истлевшие лохмотья ее прикрывали наготу его, но сам он был строен, мускулист, сквозь рванье проглядывало жилистое мускулисто тело. От ран, и измождения не осталось и след, словно не было их! На красивом молодом лице тихим яростным пламенем горели два синих глаза.
Первым обернулся Ермила:
- Эй, Игнат, чего это ты? – Внезапно, поняв, что что-то пошло не по умыслу, завопил: - Эй, люди, сюда!!! – стук кованых сапог со стороны пыточной камеры известил, что верные холопы бегут навстречу своему хозяину. Трое прибежавших, взглянув по направлению руки Ермилы, тоже узрели перемену в облике узника. Выставив бердыши и шепча молитвы, они медленно двинулись к рёшетке.
- Чего там? – послышался из глубины недовольный голос Никиты. Он вернулся в застенок с раздосадованным лицом, взглянув в сторону камеры, и застыл на месте.
- Игнат, ты чего??? – только и смог вымолвить он.
Игнат глубоко вздохнул, расправил затёкшие плечи и встряхнул руками. Кандалы расщёлкнулись на запястьях и со звоном упали на каменный пол. Громко щёлкну языком. С отчётливым звоном дзинькнули толстые железные прутья, на мгновение зависнув в воздухе, будто удивляясь своему внезапному сокрушению и с грохотом опали вниз. Со звоном куски железа подпрыгнули на каменных плитах пола и затихли.
- Свят, свят, свят! – кто-то забормотал позади и отступил назад, испуганно крестясь.
- Стоять! – тихо проговорил Игнат. Семеро пришедших в темницу, дабы вытянуть из узника важную тайну, да и потешиться над ним напоследок, встали, как вкопанные. Ноги их словно приросли к полу, сделавшись единым с холодным потрескавшимся камнем. Игнат шагнул из темницы вперед. Сделав несколько шагов, он стал и медленно, оглядел присутствующих.
- Потешиться пришли, родимые?! Ну, так я вас распотешу! – взглянул в лицо князю Никите. – Князь, ты же злата хотел? Да город потаенный тебе покоя не даёт, так? Ну, так ничего, дело сие мы сейчас исправим! Помолчал немного, продолжил: - Отныне и до скончания дней своих будешь ты в безумии искать сокровища, коих так жаждет алчное сердце твоё! И не найти их тебе! На дороге сей горестной потеряешь силы и деньги свои! – помолчал и хлёстко добавил: - Всё! – Боярин вздрогнул. – И лишь после кончины твоей, дети твои восстановят силу и богатство рода вашего! Они не причём здесь! – перевел взгляд на Ермилу:
- А ты палач, заслужил не меньше! Довольно роду твоему по земле ходить да горе средь людей сеять! Побыл ты орудием в руках воздаяния и износился ныне, при том злобой насквозь пропитался! Отныне, пресекаю род твой! – и Игнат сделал резкое еле заметное движение пальцами рук, будто разорвал нить какую. Палач вскрикнул и упал навзничь. Игнат даже не посмотрел на него, а взглянул в лица пяти служилых. Исполнители, вроде как не причём, а всё одно тяжелы уже души их, коростой поросли и напитались игрищами лютыми. Опасны уже. Видно пришёл и их срок. – Вы, бравые вояки! – в голосе Игната послышались насмешливее нотки. – Ты, помню, поиграть со мной желал железом калёным? Так, отныне, быть тебе и всему роду твоему погорельцами каждый три года. Да, служилые, перешли вы грань, война о палача отделяющую, перешли! И дано уже! Ну так с вас спрос такой будет! Ну, так такой и ответ вам держать! – так быть тебе в жизни сей погорельцем через каждые три года! Ну, а вам, хлопчики, все четверо на войну! Там поляжете, все как один! На том и покаяние ваше свершено будет! Всё! – Игнат чуть шевельнул кистям рук и древка бердышей с треском преломились. Игнат прошёл мимо застывших людей, подошёл к лестнице, и, крутанувшись на месте, вихрем взвился по ней, не касаясь ступеней.
Из открытого зева подземной тюрьмы вырвался ветер. Странно, откуда ветер в подземелье? Но ветер был. Подняв на дворе сонную траву, вихрь пронёсся над широким двором и унёсся в ночное звёздное небо.
В ту ночь на Москве пожар сучился – горел синим пламенем дом стрельца Вогулы, что в тюремном карауле стоит часто. Вспыхнул внезапно, посреди ночи, так вся улица глазела на дивное зрелище. Соседи – мужики да бабы, как с полатей вскочили, так бросились кто с ведром, то с топором тушить соседа. Да всё без толку! Огонь, как ни сбивали его, как ни заливали водой, всё не поддался! Сгорело всё, под чистую! Благо самого хозяин не было – в ту ночь в карауле стоя. Да жёнка его с тремя детками успела вовремя на улицу выскочить в чём мать родила, так и спаслись! А то бы и костей не шли, такой сильный жар был! Потом, ещё с неделю ползли по Москве слухи, будто пожар тот не обычный приключился, не из тех, что, почитай каждый месяц на Москве вспыхивают! Странный то пожар был, ох странный! Огонь больно силён оказался да синий, к тому же! Почитай на пять саженей взвилось синее зарево в ночное небо, освещая далеко окрест, и хоть вода, хоть землица с песком, всё нипочём огню было! Будто кто наговор на погорелье сделал, такое впечатление оставил пожар дома стрельца у москвичей. Да всё одно, жизнь вперед мчится – поговорили с недельку-другую, да и забыли! Мало ли таких огней ещё по столице полыхать белокаменной будут! Оборони нас, Господи от пламени лютого! Да кабы одни пожар тот в ту ночь приключился, ладно бы! А то ведь, поди ж, ты, ещё напасть какая: главный палач княжеский Ермила со всем своим семейством – бабой да пятерыми детьми занемог тяжко. Говорили впоследствии, будто стоны какие с ночи из дому разноситься стали, да то слухи всё, ведь дом палача, да к тому же, ещё и княжеского стоял особливо от остальных. Оттого и всё слухами осталось. Но молвили люди, будто с ночи ещё стонать зачали, а как рассвело, то пришёл Ермила из застенка тюремного, еле ноги передвигая, узрел семейство своё и горькими слезам залился. Странная это была болезнь! Ох, странная! Тела всего семейства большими жёлтыми пятнами пошли, словно в жёлтой глине все разом вывалялись. И лежат многогрешные, стонут, будто боль какая их тела изнутри грызёт. Послали бояре за лекарем-немчином. Тот прошёл в дом, долго смотрел на страдания семейства палаческого, да так ничего и не сказал. То ли, вовсе не понял, о какой болезни речь идёт, то ли, понял да не смог справится, но всё оказалось попусту. Посылали за травниками, аж пятеро их приходило. Пришли, глянули, снадобья сварганили, что-то над питьём прошептали и дали испить всем. Да всё без толку! И, когда уже вовсе невмоготу стало, приказал Ермила послать за колдуном, что недалече от Москвы в лесу живёт да на людях редко появляется. Колдунов, ворожей, знахарей, впрочем, по Москве полно водиться. Да таких, кои пить изготовить, приворожить девку али парня, простуду отогнать – полно по Москве будет! А вот целителей явных, сильных – те наперечёт! Так позвали к такому, к тому, что сам Ермила затребовал. Явился Есеня, муж зрелый. Поглядел – оглядел так, пристально болящих да молвил, тихо так, чтоб чужие не услыхали:
- Ведаю я то, что содеяно с тобой, да и со всеми домашними твоими! То болезнь тяжкая, зело серьёзная. И всё по грехам твоим, что содеял ты и сродники твои на свете сём! Оттого и болезнь тяжкая сия наложена!- затем приблизил к ухо болящего и спросил: - Игнат?! – Ермила дико взглянул на Есеню и по взгляду его понял целитель, что не ошибся в определении своём! Молча покивал Есеня и развёл руками:
- Ничего содеять не могу! – и вновь сокрушенно покачал головой. – Ничегошеньки! То кара справедливая! – тяжело вздохнул. – Перестань причитать да метаться духом своим, Ермила! Приготовься лучше ко встречи со Всевышним! – с тем и ушёл Есеня. А спустя ещё сутки представились всё семейство Ермилино. Первым ко Господу Ермила отошёл. А за ним потянулось всё семейство его на суд Божий! По Москве пополи слухи: не случайно всё то! Сначала дом стрельца заревом занялся, затем вот род Ермилы пострадал, что-то ещё ждёт за поворотом судьбы, златоглавую? Уж не начало ли то, лихой годины, каковых на Руси уже немало случалось? Ох, не спроста всё сие люди, добрые, ох, не спроста!...