Один раз в месяц в деревне обязательно появлялась подвода с кинопередвижкой и молоденьким киномехаником Кешей. Через всю деревню подвода подъезжала к клубу, и пока Кеша колдовал над киноаппаратом и прилаживал на стене белый экран, из всех домов тянулись в бывшую церковь люди с лавками и табуретками. По неписанному закону бабы с ребятишками занимали места рядом с экраном, а дымившие самокрутками мужики культурно ус¬траивались поближе к выходу, выпытывая у важного Кеши какую он нынче покажет новую "картину". Наконец гасили свет, и Кеша официальным голосом объявлял название фильма. Начинал стрекотать кинопроектор, и тонкий луч волшебства с трудом пробивался сквозь густой махорочный дым к маленькому желтоватому экрану. Зал мгновенно затихал, и всякий, затаив дыхание, торопился прочесть пляшущие на экране буквы. А потом на целых полтора часа жизнь плавно перетекала в сказку, и помешать этому не могли ни надоедливый стук маленького движка, расположенного у самых дверей в клуб, ни частые обрывы старенькой кинопленки. После сеанса вездесущие пацаны наперебой помогали Кеше укладывать аппаратуру на устланную соломой телегу, а комсомольские активисты быстро подметали пол и раздвигали по стенкам оставшиеся ряды стульев. Кеша уезжать не торопился, наперед зная, что обязательно услышит уважительное: «Иннокентий Ваныч, оставайтесь с нами на вечер потанцевать!» После этого можно было с чистой совестью стреножить коня, накрыть телегу брезентом и степенно проследовать туда, где уже зазывно пела деревенская гармонь. Был у Кеши на танцах свой интерес - стройная, сероглазая комсомолочка Пана. Ради нее оставил он в конце - концов свое бродячее ремесло, и взялся заведовать деревенской избой-читальней, переехав в село на постоянное место жительства. Поженились они перед самой войной, и на свадьбе шумно гуляло все село. Молодым сулили долгую и счастливую совместную жизнь, и ничто не предвещало скорой и тяжелой разлуки. Ох уж эта распроклятая война… Оставшись в двадцать три года солдаткой с двумя крохами на руках, Пана вдоволь хватила тылового рабского лиха. Выпала на ее долю и смерть десятимесячной доченьки, и заработная плата в 73 рубля, на которые можно было купить суточную норму хлеба или литр синюшного коровьего молока, и горькая обида на несправедливость и хамство тыловой начальственной шушеры, трясущейся от страха за свою бронь. За все за это вручили ей после войны две медали, да с тем и оставили барахтаться в беспросветной нужде до самого возвращения мужа. Кеша вернулся с войны орденоносцем, в капитанских погонах, и с сильным желанием разобраться с местными тыловиками за все притеснения и обиды, нанесенные его семье. Крутой характер и фронтовая закалка не раз подводили его к опасной черте, за которой послевоенные разборки с тыловиками из НКВД могли стоить жизни или свободы. Да всякий раз спасали серые глаза и тихая покорность молодой жены с очередным младенцем на мягких и добрых руках, умевших вовремя укротить его, в общем-то, справедливый гнев. Не то чтобы она не могла за себя постоять - люди хорошо помнили справедливую и отчаянную борьбу с зарвавшимся секретарем райкома, загремевшим на фронт по ее разоблачениям. Просто война наложила на характер мужа свой отпечаток, и с этим необходимо было считаться. Время летело, и вскоре пришла пора подумать о будущем детей. Когда, обличенный фронтовиками, застрелился районный начальник НКВД, Кеша написал рапорт о переводе. Просьбу удовлетворили, и вскоре семья переехала в маленький деревянный городок, каждую весну утопавший в черемуховом дурмане. Это был уникальный сибирский город, построенный человеческими руками из духовитого кедрача. Даже дороги в нем были деревянными, уложенными на манер брусчатки из просмоленных чурочек. И всякий в том городе знал: построил жилье - обсади его кустистой садовой черемухой на радость себе и будущим поколениям. Вот в этом черемуховом раю и поставили Пана с Кешей свой дом почти на самом крутоярье могучей сибирской реки с коротким и хлестким названием Обь.