Когда поэт заговорит со стариком на «ты»,
Ботинок времени раздавит, как клопа, поэта…
А я вот залез на плечи горбатой комнаты
И зарыдал, чтоб увидел мой папа это.
Сползая по окнам, луна на стене оскалилась.
Папа, ответь: на луну, как собака, воет стена ли?
В углах, с потолка, размывая обои, тоска лилась:
Старухи реветь не могли - они по привычке стенали.
Я помню: старуха смотрела на мальчика волком,
Точнее не волком… старуха была матерей;
Потом ухватила за ногу и утащила волоком...
Куда? Во времена своих отцов и матерей.
Ни фотографий, ни картин - висят пустые рамы.
Не надо знанья измерять - мозги рулеткой смерьте!
В кровавой вате облаков увидим тень утра мы.
Я научу вас не стареть и выжить после смерти.
Держась когтями за плакат «Заменим водку спортом!»,
К балкону заспанный рассвет карабкался с карниза.
В бетонном брюхе здания, квартирами распоротом,
Подъезд запутанным клубком гудящих жил пронизан.
Из разных перьев солнце лишь те перья оперило,
Что вскоре смогут желтизной в угрюмый дом залиться.
И вот стою опершийся теперь я о перила.
С балкона видно, как рассвет прохожих дергает за лица.
Смотрю на них и думаю: а продерут лучи ли
Громадный сгусток неизбежно настающей темноты?
Ведь все поэты бывшие возможность получили
На «Вы» сначала обращаться к старику, затем на «ты»…
Отец, ведь я же был тогда - смотрел из-за угла же,
Как ты лепил меня из собственных сомнений и обид,
Лепил старательно - чтоб жил, чтоб вышел глаже
И чтобы вскоре не был временем обтесан и обит.
И вот – я думаю, живу – меня уже слепили!
Хочу бессмертия! И я отцу кого-нибудь слеплю.
А клочья солнечного дня людей внизу слепили,
Точь-в-точь как я людей внизу своими строчками слеплю.
...