Чудная рифма – и в груди набухла солнцем рожь.
Простая – горечь в животе и в сердце рези.
Одно лицо на десять тысяч безразличных рож.
Мне очень жаль, что я родился в медный век поэзии.
Ведь мой живот щекочут изнутри колосья ржи,
А брюхо «рожи» - бередят обрезки меди.
Не ухмыляйся, «рожа», и, прошу тебя, - не ржи:
Мои стихи тебе не второсортные комедии!
И снизу злобно дергать за рукав меня не сметь!
Я не хочу терпеть словесных экзекуций.
Где серебро? Где золото? Осталась только медь.
И чей-то стих стучит в твое окно, - голодный, драный, куцый
-«Вы знаете, ведь мой отец был чистокровный стих!
«Ого! Чудовище! А ты-то сам, не стих ли?»
«Да, нет, вы что. Я не успел родиться - сразу стих,
Но до сих пор зато мои родители не стихли».
Никчемный, безобразный стих согнулся, как бемоль,
И начал рвать на голове седые рифмы:
«Кошмар! Я нужен миру, словно новой шубе моль,
Из-за меня мы все потонем, налетим на риф мы!»
Скажите, век чего придет, когда потухнет медь?
Поэт – помойка, стих – помоешная чайка.
Ну, что пиши, пиши, всю землю мусором пометь, -
Но после вас поэзию попробуй, раскачай-ка.
Чтоб мой дремучий стих, читатель, в мозг тебе запал,
Держись подальше от изгибов слов-лиан ты!
В мои от жара красные сердца воткни запал
И подожги, чтоб с ярким звоном брызнули брильянты.
И канет в Лету век ехидной меди – медных труб,
Они не выдержат брильянтов – сгустка мощи.
Потом поэты бросят в яму чей-то рыхлый труп.
Смущаясь, будут гнить, но не сгниют пустые мощи.
Мой наглый стих, уверен, вас до мозга поразит
И в самый центр иглой пройдет, - не в виде кома.
А от мощей моих всё больше плесенью разит.
Как жаль: теперь ни то ни сё - не сон, не смерть, не кома.